Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12 - Сергей Владимирович Волков
В последующее время много воинских чинов переводилось на беженское положение по усмотрению начальства, за антидисциплинарное поведение и за проступки, не совместимые с воинским званием.
В отношении общего управления лагерем беженцы подчинялись военному начальству, для внутреннего же управления были образованы выборные комитеты в составе 3–5 человек. Но особенным авторитетом эти комитеты не пользовались, и все-таки единственным регулирующим и сдерживающим началом являлась военная власть.
Отделение беженцев от строевых частей началось с первых же дней расселения по лагерям. В частности, из Чилингира в Хадем-Киой уже с декабря начали переселять семейных беженцев. Этому переселению помешала вспыхнувшая в Чилингире холерная эпидемия и установление в связи с этим 15 декабря карантина, так что успело переселиться очень незначительное число беженцев. В середине января, числа 15 – 17-го, из лагеря Санджак-Тепе убыла на остров Лемнос часть находившихся там строевых частей и на остров Халки и в другие лагеря в районе Константинополя часть беженцев. К тому же времени карантин был снят. На место уехавших была переселена из Чилингира часть строевых частей и почти все беженцы, так что в Чилингире их осталось всего лишь несколько сот человек, а всего в лагере к тому времени осталось около 4000 человек.
Жизнь в лагере пошла несколько лучше. Не было уже той скученности, какая наблюдалась в первые дни. В бараках большинство казаков построило себе ложе из камней, хвороста и болотной травы, очень много казаков переселилось в землянки. Вообще казаки обжились, обстроились, пообзавелись хозяйством. Жизнь постепенно налаживалась. С отходом беженцев сократилась и толкучка. Но по-прежнему однообразно проходили дни, по-прежнему было нудно и тоскливо.
Лишь изредка нарушалось обычное течение лагерной жизни. В первых числах декабря в Чилингир приехал уполномоченный ВСГ Зеллер162. Это было в самое тяжелое время жизни лагеря. Приезд Зеллера несколько приободрил казаков, показал им, что армия не брошена на произвол судьбы, не предоставлена самой себе, а что о ней заботятся и широкие общественные круги.
В январе в Чилингире пошли упорные слухи о близком приезде атамана. К этому начали готовиться. Начисто выскребались площадки перед бараками, убирались бараки, казаки приводили в порядок одежду, чинили, штопали, чистили шашки. Лица заметно повеселели. Как будто исчезла ленивая апатия ко всему, движения стали быстрыми, уверенными, вид бодрый. Приезд атамана оживил казаков. Опять проснулись, с новой силой заговорили надежды на возвращение на родину. Повеяло Доном.
3 января была репетиция парада. Все полки дивизии в новых однообразных белых погонах были выведены в поле, за деревню. Командовал генерал Гусельщиков. Не узнать было казаков. Это уже были не полуголодные беженцы, влачащие жалкое существование в грязных и темных бараках, это были воины, крепкие духом и сильные волей, воскресшие чудо-богатыри, готовые снова пойти на подвиг, в бой, по зову своего атамана. Вечером 4-го по лагерю разнеслась весть – атаман приехал. Немного позже по полкам было разослано приказание по дивизии о приезде атамана, о встрече его и о параде.
Около восьми утра 5 января полки шпалерами были выстроены на лугу, вдоль дороги в Хадем-Киой. Казаки подтянулись. Все в белых однообразных погонах, они производили хорошее впечатление. На левом фланге, в конном строю, с саблями наголо поместился эскадрон сенегальцев. Медленно тянулось время, томительно было ожидание. А вдруг не приедет? А что, если французы не пустят? – проносилось в голове у каждого. Об этом же были разговоры и накануне. Наконец высланный на бугорок казак дал сигнал: атаман едет.
– Сми-и-и-и-р-р-р-но-о!.. – пронеслось по полкам. Все застыло, замерло.
Вот из-за ближайшего перевала дороги показалась группа всадников. Ехали рысью. Ближе. Уже видны лица. Впереди атаман, с ним вместе – командир корпуса.
– Ура-а, ур-ра-а, ур-ра-а, – понеслось по рядам.
С неизменной приветливой улыбкой атаман, здороваясь, объезжал полки. Могучее «Ура!» неслось ему вслед, вспыхивая то там, то здесь с новой силой.
Дождались казаки своего атамана, увидели своего корпусного командира, которых, как ходили слухи, до сего времени к ним «французы не пускали», и вся радость их выливалась в несмолкаемом, бесконечном «Ура!». Даже французам что-то скомандовал их капрал (офицер сопровождал атамана), и они взяли сабли на караул.
Парада не было. Атаман приказал загнуть фланги, и казаки тесным кольцом обступили его. Атаман обратился к ним с речью. Он говорил о тяжелом положении армии, об отношении французов, о том, что главной заботой его, атамана, и высшего командования является переселение армии в родственные нам славянские страны, говорил о внутреннем положении России, призывал не терять духа и верить в будущее и доверять начальникам. Казаки и офицеры обратились к нему с многочисленными вопросами, и атаман просто и внятливо отвечал каждому.
Невольно зашла речь на волновавшую всех тогда тему – о Лемносе, или, как казаки называли его, – о «Ломоносе». Атаман сказал, что есть два выхода: или подчиниться французам и ехать на Лемнос, или отказаться от поездки. При первом решении ждет неведомая и, во всяком случае, не сладкая жизнь на острове, во втором – острый конфликт с французами. «Конечно, – говорил атаман, – силою вас французы не могут повезти на остров, особенно если мы будем крепки и сплочены; возможно, что с целью понудить вас подчиниться им они перестанут вас кормить; хотя я не допускаю возможности, что французы совсем перестанут кормить тысячи людей, думаю, что только несколько дней, вероятно, не будут выдавать продовольствия, но нужно выдержать это, и мы можем остаться на материке; главное, это в том, насколько мы будем крепки и сплоченны». В ответ казаки единогласно заявили, что они готовы на что угодно, даже на голодовку или поездку на Лемнос – как им укажут атаман и начальство. Вскоре атаман простился с казаками и уехал. Возбужденные, на тысячу ладов толкуя слова атамана, казаки разошлись по баракам и принялись за обыденные занятия.
К месту заметить, что приезд атамана в Чилингир был чуть ли не в первый день снятия карантина и что много было разговоров и трений с французами, прежде чем они разрешили атаману поездку в Чилингир.
21 января, вечером, когда уже большинство спало, Чилингир был разбужен криками: «Пожар, пожар!..» В те дни стояла холодная погода, выпал снег, был мороз, дул резкий северо-восточный ветер. Казаки усиленно топили самоделковые печи, около которых и грелись. И вот от одной из таких печей, от несовершенства дымовой трубы, сделанной из консервных банок, загорелась балка в
