Поселок Просцово. Одна измена, две любви - Игорь Бордов
Появился Максим, сын Вероники Александровны, третьекурсник. Пришёл ко мне проходить летнюю практику. Вероника Александровна усадила его вместо себя, а сама ушла в отпуск. Делом души Вероники Александровны было разведение пчёл, и как раз подходило время, в некотором роде в этом смысле ответственное. Максимом Вероника Александровна была недовольна: своевольный, музыку дурную слушает, с матом, какой-то «Сектор Газа», да ещё и включит громко. Муж Вероники Александровны их бросил, когда Максим был небольшой, сам же умер вскоре. Но я никогда не замечал, чтобы Вероника Александровна предавалась печали из-за этого, ибо, как видно, давно смирилась, — в её настроении всегда преобладал ровный, спокойно-позитивный тон. Максим был уверенным в себе отличником. Рассказал о себе, что в посёлке имеет двух или трёх старших товарищей, один из которых воевал в Чечне, по возвращении же стал нервным, вспыльчивым, а по пьяни — буйным. Максим признался, что некоторое время относился к нему как к отцу, однако деформация личности, сделавшаяся с тем в результате пребывания на войне, несколько отдалила их друг от друга. Ветеран дал Максиму понять, что он уже достаточно возмужал, чтобы не требовать опеки. Максим был недоволен своим перфекционизмом. Получая в институте пятёрки, от оставался недоволен, как будто должны были существовать «шестёрки» и «семёрки». Я усадил Максима за бумажную работу, но многого не требовал.
Однажды, под конец июня, развешивая пелёнки, я встретил во дворе Николая Ивановича. Они с Галиной Николаевной только что от души выбранили друг друга, и пребывающее на его лице благодушие, граничащее чуть ли не с довольством, в очередной раз поразило меня.
— Слыхал ли, Петрович?..
— Что?
— Караси на озере пошли клевать. Вчера 25 штук с ладонь удочкой с берега натаскал.
Меня взбудоражило. Я, казалось, тысячу лет не был на хорошей рыбалке. Я выяснил у Николая Ивановича подробности в отношении снасти, места и наживки, встал чуть-чуть позже солнца, вскочил на велосипед со своей недлинной удочкой и отправился. К месту, где можно было встать, я продирался в свежести тумана, в росистой обжигающей осоке и густом раскидисто-корявом ивняке. Место Николая Ивановича было занято, и я прошёл в ивовом лабиринте ещё метров 100, пока не нашёл просторный пятачок с соснами и мягко-уклонным песчаным дном. По опыту я знал, что на подобных местах серьёзного клёва не бывает, но от безысходности встал там, лицом к ликующему солнцу. С этой точки озеро было, как на ладони. Гладкое, отутюженное японским солнцем и отшлифованное лениво-пугливым туманом. Рыбалочный ажиотаж действительно был нешуточный. На тумановых изгибах и тропинках, вблизи и вдали я насчитал 11 лодок с молчаливыми мужичками. Возможно, никто из них не был у меня на приёме. Радовало то, что, возможно, они просто были честными добытчиками, а не теми, кто крадёт у докторов яблоки и ищет, кому бы спьяну морду набить для пущего самоутверждения. Во всяком случае, на мою всем заметную, объятую ласковыми лучами фигуру никто не обратил внимания. В основном молчали. Со временем, некто, очевидно утомлённый долгим отсутствием клёва, высказал что-то скабрезное в адрес юноши в соседней лодке, обращаясь то ли к нему, то ли к его родителю, сидящему в той же лодке. Юноша бодро парировал, подключился папа, и вышло что-то вроде словесной перепалки на тему, кто дольше рыбачит на этом озере, с подтекстом, по-видимому, «кто здесь хозяин?» Но быстро угомонились. Всех отвлёк случившийся вдруг яростный клёв у того, кто стоял на берегу на месте, указанном мне Николаем Ивановичем. Счастливчик таскал одну за другой, да и рыбины-то были внушительные. Но клевало только у него. Остальные молча куксились. Та лодка, что поближе, подкралась к клёвому месту и как бы исподволь подкинула леску туда же. Хитрец тоже начал таскать. Остальные гордо оставались на своих местах. Изредка кто-то один молча выуживал. Я подметил их общую манеру выводить карася по самой поверхности воды, что, как мне казалось, должно бы было повышать риск того, что рыба сорвётся.
В целом, мне было приятно наблюдать группу просцовцев в отрыве от медико-социального ракурса, хотя я и не смог здесь уловить даже намёка на некий дух товарищества, как будто лодка каждого была для каждого своей персональной вселенной. Сам я поймал маленького линька и пару-тройку мелкой «бели», как раз для кошки Марии Яковлевны, погорелицы.
Но я заприметил то клёвое место и пригласил туда на вечернюю рыбалку Максима.
Я ожидал, что снова будет армада из лодок, но не было ни одной. Возможно, их разочаровал вялый утренний клёв, а возможно их вечер был посвящён самогону, кто знает?
С Максимом было приятно. Он даже был похож на того, с кем можно было иметь что-то вроде дружбы, несмотря на то, что я был постарше лет на 6. Впрочем, Максим был как-то по-своему чуть-чуть снобоват и где-то закрыт, как чувствовалось. Тем не менее, вдвоём на рыбалке было хорошо. У Максима удилище было раза в полтора длиннее моего, и караси к нему шли охотнее. Он вываживал по-простому, как я, не имея этой странной просцовской манеры, и это тоже радовало. В итоге, общий улов тоже был небольшой, но караси крупные. Алина
