Дочь Востока. Автобиография - Бхутто Беназир

Затем последовали законы о женщинах как свидетелях в делах об убийствах, о срезании вдвое компенсации семье убитой. Исходя из того, что женщина «стоит» вполовину меньше мужчины, семья жертвы женского пола, естественно, должна и возмещение получить лишь половинное.

Не прекращая болтовни об отмене военного положения, Зия продолжал политику репрессий и разделения общества. Деморализация бедных. Деморализация женщин. Этнические группы населения Пакистана, раньше мирно обсуждавшие и улаживавшие спорные вопросы, теперь прибегали к террору, похищениям, хватались за оружие. Особенно заметным стал разгул насилия в провинциях меньшинств, в Синдхе, Белуджистане и Приграничье, где проводимая Зией политика «разделяй и властвуй» привела к этнической поляризации и усилению сепаратистских устремлений.

С самого начала Зия запретил общенациональные политические партии, но всячески поощрял лидеров-сепаратистов. Сецессионистам никто не преграждал доступ к средствам массовой информации. Зия использовал их в качестве подсобного средства для раздувания вражды между провинциями меньшинств и Пенджабом, для оправдания и увековечения мифа о том, что для поддержания единства страны необходима армия — и только армия. Непартийные выборы лишь усугубляли раздробленность страны. Запретив агитацию на базе партийных платформ, Зия поставил кандидатов в положение, когда они волей-неволей должны были подыскивать для избирателей этнические и региональные приманки. «Голосуй за меня. Я шиит, как и ты!» Или: «Отдай свой голос мне. Я — пенджаби!»

Страна платила за эти вывихи правителя. В 1985 году в Карачи вспыхнули этнические бои между патанами и мухаджирами, эмигрантами из Индии. Поводом послужил дорожный инцидент: автобус, управляемый водителем-патаном, случайно сбил девочку-мухаджирку. И вот уже разъяренные толпы жгут автомобили, мотоциклы, автобусы. Сразу после начала конфликта погибло пятьдесят человек, ранены сотни. Бои распространялись с ураганной скоростью, власти ввели войска, установили комендантский час, не отменявшийся в течение месяца. Но эти меры лишь загнали противоречия внутрь, не угасив их. Конфликт не утихал в течение трех последующих лет, гибли люди, уничтожались материальные ценности. Новые политические партии возникали на этнической основе, лишь разжигая межнациональную рознь. Единство страны разрушалось на глазах.

— Кажется, пора домой, — заявила я активистам партии, собравшимся в барбиканской квартире в январе 1986 года, вернувшись из Франции. Они смотрели на меня, ожидая продолжения, разъяснений, не вполне уяснив, что я имею в виду. — Может быть, сначала в Лахор или в Пешавар, — продолжила я.

Их глаза загорелись. «Домой» не означало на Клифтон, 70. «Домой» означало всю страну, от океана до Гималаев, от края до края. Пришла пора бросить вызов диктатору от лица нашей партии.

— Я с вами! — в один голос воскликнули Нахид и Саф-дар Аббаси.

— И я, — тут же присоединился Башир Рияз.

— Не торопитесь, — урезонила я их.

Против Нахида и Башира в Пакистане возбудили судебное преследование, дела их остались не закрытыми. Но они стояли на своем. Решено было возвращаться вместе.

Момент, казалось, вызрел. Мы можем проверить, чего стоит фанфаронство диктатора, его разглагольствования о возврате к гражданскому правлению. Мое появление окажется явной провокацией для Зии. Если он меня арестует, то разоблачит себя перед всем миром. Если не арестует, я впервые за девять лет смогу от лица партии воззвать к народу Пакистана. Психологически момент удачен еще и в том отношении, что недавно рухнули две диктатуры: Фердинанда Маркоса на Филиппинах и «Папы Дока» Дювалье на Гаити. Богу угоден третий.

Решение серьезное. Но верное ли? После многих лет ареста и изгнания я не уверена, что в состоянии правильно оценить политический климат страны. Поэтому я встретилась с находящимися в Лондоне членами центрального исполкома ПНП.

— Полагаю, момент настал, — сказал я им. — Но предоставляю вам принять решение. Велик риск того, что со мной что-то случится или что меня арестуют. Что тогда предпримет ПНП? Пора ли протестовать и бросить вызов Зие, потребовать реальной демократии, или следует еще выждать? Решайте.

Решение оказалось единодушным.

— Возвращайтесь. Мы с вами. Что бы Зия ни предпринял против вас, мы будем считать это акцией против нас всех.

И вот я сижу с некоторыми из них в своей лондонской квартире, за маленьким обеденным столом; мы набрасываем возможные маршруты моих поездок по Пенджабу, Приграничью, Синдху. Как всегда, планы наши исключают насилие, ограничиваются работой внутри системы дозволенными средствами. Мы должны подрывать основы режима, не давая ему повода нас арестовать. Организовав массовые демонстрации по всей стране, мы надеялись заставить режим ускорить проведение выборов, рассчитывая на осень 1986 года.

Я все добавляла и добавляла города в график поездки. Проведению демонстраций одновременно в нескольких крупных городах я предпочитаю последовательные демонстрации в одном, другом, третьем… Такая последовательность действий будет постоянно подпитывать активность народа, разрушать страх перед диктатором с его виселицами и публичными порками.

— Не слишком ли много? — спрашивают меня.

— Справлюсь, — уверенно отвечаю я.

Мы мирно ужинаем, на столе простая еда, цыплята и даль, среди нас царит редкое единодушие. Все согласны, что поездку по стране следует начать в Лахоре, столице Пенджаба, кузнице кадров армии, но одновременно и бастионе Пакистанской народной партии.

Мы детально проработали маршрут, и лидеры ПНП стали возвращаться в Пакистан, чтобы начать подготовку к моему прибытию. Дату моего возвращения пока держали в секрете, не желая дать Зие возможность основательно подготовиться. Этот элемент секретности сыграл нам на руку, привлек дополнительное внимание публики. Народ и журналисты наперегонки строили догадки. «Она вернется 23 марта, в День Пакистана», — считали одни. «Нет, ее надо ждать 4 апреля, в годовщину смерти отца», — возражали другие. Пресса сопоставляла и анализировала слухи и толки.

Начались угрозы. Наш сторонник из Пакистана процитировал предупреждение некоего офицера из Синдха: «Скажи ей, пусть она не приезжает. Они собираются ее убить». Приходили предупреждения из Пенджаба, из Приграничья, из других местностей страны. «Женщина в политике ранимее, чем мужчина. Не возвращайся!» Мой личный телефон вдруг принялся названивать в неурочные часы, ранним утром и поздно ночью. Снимая трубку, я ничего не слышала. Мне сообщили, что в аэропорту Хитроу задержали пакистанского майора в штатском с моим фото. Его завернули назад в Пакистан.

Были угрозы реальными или же режим просто пытался меня запугать, заставить отказаться от мысли о возвращении? Этого я не знала, но один сигнал оказался поистине зловещим. Доверенный слуга моего отца Hyp Мохаммед трагически погиб в Карачи в январе. Незадолго до этого я получила письмо от его юной племянницы и воспитанницы Шахназ. Она сообщала, что Hyp Мохаммед очень хочет со мной поговорить, и просила меня ему позвонить. Он сказал своей племяннице, что военные ему угрожают, потому что он «слишком много знает». Я немедленно позвонила ему, но опоздала. Не только Hyp Мохаммед, но и Шахназ, одиннадцатилетняя девочка, уже погибли от ножевых ранений неизвестных убийц. Вскоре после этого я получила письмо от самого Hyp Мохаммеда, отправленное им перед убийством. Он тоже просил ему позвонить. Что он знал и что ему не дали мне сообщить?

Я полетела в Вашингтон, стремясь возбудить за океаном внимание к нашему зондажу глубины «демократических преобразований» диктатора. Девять лет народ Пакистана ждал выборов, восстановления гражданского правления. Кто знал, чем отзовется в стране мой приезд и какой реакции ждать от режима? Премьер-министр Зии Мохаммед Хан Джунеджо публично и официально заверил, что меня не арестуют. Но кто мог знать, какой фокус выкинет его хозяин?