Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
– Из широкого венецианского окна комнаты в солнечные дни вдалеке виднелся Нескучный сад, лесная полоса Воробьёвых гор, синевой отливала лента реки Москвы и золотились купола Новодевичьего монастыря. От домов же, расположенных на ближайших узких улицах и переулках, мы видели лишь одни крыши.
На площади в семнадцать квадратных метров жили Бениславская, Есенин, его сёстры Катя и Шура. Это – постоянные обитатели, но ими, как правило, «население апартаментов» не ограничивалось. «А ночёвки у нас в квартире, – вспоминала хозяйка, – это вообще нечто непередаваемое. В моей комнате – я, Сергей Александрович, Клюев, Ганин и ещё кто-нибудь, в соседней маленькой холодной комнатушке на разложенной походной кровати – кто-либо ещё из спутников Сергея Александровича или Кати».
Холодная комнатушка, упоминаемая Галиной Артуровной, принадлежала не ей, a другой обитательнице квартиры, которая временно отсутствовала; с её возвращением ситуация, конечно, осложнилась.
– Позже, в 1925 году, – уточняла Бениславская, – картина несколько изменилась: в одной комнате – Сергей Александрович, Сахаров, Муран и Балдовкин, рядом в этой же комнатушке, в которой к этому времени жила её хозяйка, – на кровати сама владелица комнаты, a на полу: у окна её сестра, всё пространство между стенкой и кроватью отводилось нам – мне, Шуре и Кате, причём крайняя из нас спала наполовину под кроватью.
Кроме частых гостей и «законных» обитателей комнаты Бениславской в ней постоянно жили ещё два члена «семьи» – Илья и Сергей. Первый из них был двоюродным братом поэта, второй – рыжий щенок, которого Есенин назвал своим именем. Илья учился в рыбном техникуме и жил в общежитии. Всё свободное от занятий время проводил в Брюсовском переулке. Он охотно и ночевал бы там, но не делал этого только из-за того, что уже негде было лечь.
Приезжали односельчане. Как-то наведалась мать. Отношения с ней у Есенина были, мягко говоря, довольно прохладные. Ещё в 1912 году он писал другу юности Грише Панфилову: «Мать нравственно для меня умерла уже давно, а отец, знаю, находится при смерти».
Татьяне Фёдоровне, матери поэта, досталась нелёгкая участь бесправной русской женщины. Её, первую красавицу села, выдали замуж за нелюбимого человека. Родив сына, она оставила семью. До девяти лет Сергей рос, не зная матери, а когда она вернулась, то вымещала все свои обиды и горести на сыне и появившихся дочерях. Судьбу матери Есенин отразил в стихотворении, которое первоначально (1915) называлось по её имени:
Хороша была Танюша, краше не было в селе,
Красной рюшкою[93] по белу сарафан на подоле.
У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.
Вышел парень, поклонился кучерявой головой:
«Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».
Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.
Душегубкою-змеёю развилась её коса.
«Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,
Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу…»
Это стихотворение Есенин создал на исходе своего пятнадцатилетия, а вот что он писал в двадцать восемь: «Дорогой отец! Пишу тебе очень сжато. Мать ездила в Москву вовсе не ко мне, а к своему сыну. Теперь я понял, куда шли эти злосчастные 3000 рублей. Я всё узнал от прислуги. Когда мать приезжала, он приходил ко мне на квартиру, и они уходили с ним пить чай. Передай ей, чтоб больше её нога в Москве не была».
А как же потрясающее «Письмо матери»?
Ты жива ещё, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне[94].
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
Дело в том, что эти строки, бередящие сердца людей не одного поколения, связаны с матерью поэта только по форме, но не по содержанию. В начале 1924 года, когда было написано стихотворение, Татьяне Фёдоровне шёл только сорок девятый год. Это была крепкая, ядрёная, как говорят в народе, женщина, полная физических сил (она пережила сына на тридцать лет). В шушуне, одежде XIX столетия, ходила не она, а бабушка поэта Наталья Евсеевна, которая и встречала внука при его приездах из Спас-Клепиков, где он учился. Сам Сергей Александрович говорил, что когда писал «Письмо матери», то представлял, как беспокоилась бы бабка Наталья, если бы дожила до его пьяных драк.
Лишённый в детстве материнской заботы и ласки, Есенин искал их в женщинах, с которыми его сводила судьба, и далеко не случайно, что все жёны поэта были старше его, а Дункан только на два года моложе его матери. Этим поэт, человек импульсивный, инстинктивно восполнял то, что, образно говоря, каждому даётся только с молоком родительницы.
В Брюсовском Есенин был в центре внимания и забот женщин квартиры 27. Ещё бы! Он ведь всех приводил в постоянное хаотическое движение, которое красочно описала Аня Назарова: «На Никитской[95] кино, где фарс, комедия и драма так перемешались, что отделить их бывает порой не только трудно, но и невозможно. Одни бросаются под паровоз, оставляя две дюжины писем и взбаламутя пол-Москвы, а потом через день приезжают обратно “живыми”. Другие присылают корзины цветов, не говоря, что это они, а на следующий день цветы бесследно исчезают.
Третьи приходят с шампанским, а уходят, унося в кармане модных брюк последний покой одних и ласку, любовь и даже душу других. А четвёртые придут… увидят… задумаются и ничего не скажут. От этого им будет ещё больней, и эта невозможность получить желанное станет ещё сильней и тягостней. Ну а что будет, когда распутается этот узел, сказать нельзя, потому что это жизнь!»
Характерен следующий случай, показывающий отношение к Сергею Александровичу обитательницы квартиры 27:
«Однажды его, сонного, осыпали васильками. На подушке, залитая солнечными лучами, утопая в васильках, обрамлённая воротом шёлковой рубашки, лежала чудесная золотая голова!..
Он проснулся, синие васильки глянули из его глаз, солнце и васильки веселили его, радовали. И он неугомонно ходил по квартире, говорил, шутил, смеялся, был необычайно ласков и
