Иван Миронов - Замурованные: Хроники Кремлёвского централа
За дверью начинается шестой спецкорпус «Матросской тишины». «Шестерка» — компактное отдельное здание в три этажа. Первый отведен под больничку, второй — обычные маломестные камеры, третий — прогулочные дворики. С общей «Матроской» шестой корпус связан подземными коммуникациями.
Рядом с дверью в торце, за решеткой, кособочится стол — рабочее место режимника. Далее по коридору — смотровая и туалет.
Продол «шестерки» выгодно отличается от «девятки» своей ширью и высокими потолками. Заводят в смотровую, начинается перебор пожитков. Шмонающим выступает крепкий плешивый дагестанец в чине старшего лейтенанта с характерным акцентом и дурацкой улыбкой — следствием родовой травмы. Порывшись руками и металлоискателем в тряпье, добирается до моей канцелярии. Ручки гелевые в количестве десяти штук отметает сразу как «краску для нанесения татуировок», примается перебирать литературу.
— Э-э-э, — мычит горец. — В экстрэмиских шайках состоишь?
— Ты что, нашел там мой партбилет?
— Нээт, тут такие названия нацистические «Русский вэстник», «Русская монархия», «Русский журнал». Тут сидэли одни, на пэжэ уехали, — оскалился старлей.
— Слушай, а у тебя брат родной есть?
— Эсть, а что?
— Да позавчера показывали убитых ваххабитов. Один — вылитый ты, только с бородой и дыркой в башке.
— Забырай вещы, пашли! — нервно дернул подбородком кавказец, сунув литературу обратно.
Стены и двери здесь выкрашены в светлую бирюзу, что не может не тешить глаз. Длинный продол разбит решеткой. На ряде камер на бечевках болтаются прямоугольные картонки, на которых большими буквами пропечатано: «Внимание! Особый контроль!» «Ахтунг» висел и на 614-й, возле которой мы остановились.
Первое, что я увидел в камерном просвете, озадаченное любопытством лицо Саши Чеха. Обнялись, занесли вещи. Знакомлюсь с двумя другими сокамерниками.
Первый — с головой глубокого старика и телом юноши — Алексей Курцин, один из директоров ЮКОСа. Ему пятьдесят два года, дали четырнадцать лет строгого, из них три года «крытки» он уже взял. Курцина отправили было в мордовский лагерь, но, продержав месяц в карантине, вернули в тюрьму на раскрутку по новым экономическим преступлениям. Так что для безобидного бухгалтера с тонкой интеллигентной натурой зэковская арифметика начинается минимум от пятнашки.
Второй мой новый сосед — долговязый мошенник Андрей Родионов. Он сидит уже два года, повторно испытывая на прочность Фемиду. На первом суде за махинации с недвижимостью прокурор запросил семь лет, суд дал два года. Прокуратура подала на отмену приговора за мягкостью. Высшая судебная инстанция, естественно, пошла навстречу, и все началось сначала. Только новый судья сразу перебил вторую часть 159-й на четвертую, тем самым почти в два раза увеличив потенциальный срок. Андрей высокий, худой, со смоляной прической. Ему почти сорок, но внешне, благодаря ускоренному метаболизму и неудачной генетике, Андрей оказался заложником недоразвившейся подростковости, и сначала я даже принял его за Стаса Прасолова.
Чех единственный в хате, источавший оптимизм и искреннюю радость. Та призрачная улыбка судьбы, очевидцем которой я стал в Мосгорсуде, когда присяжные отмели Саше сто пятую, обернулась оскалом. За два признанных эпизода мошенничества суд добавил к девяти уже выстраданным на тюрьме и зоне годам еще десять лет крытого режима.
Саша принял столь непомерную жестокость с достойным смирением, пребывая в молитве, спорте и переписке с тюремными и церковными инстанциями, которые он просил разрешить ему регистрацию и венчание с невестой.
В камере — пять шконок, она побольше тех, что на «девятке», под потолком мостится маленькая решетка. К явным плюсам относится высокий пятиметровый потолок, деревянный пол и конечно же — тюремное чудо — компактный душ возле чугунной параши. На столе спокойно лежат зажигалка, жвачка, часы — вещи, запретные по привычным для меня меркам. В дальнем конце стола мерцал потертый «самсунг» с бегущими от него проводами самодельной антенны.
На «шестерке» свои режимные и гастрономические послабления. Во-первых, поверка только одна — утром: зэки выходят на продол секунд на двадцать, пока вертухай с деревянным молотком бегло простукивает камеру. Спать под одеялом не возбраняется, телевизор не отключается хотя бы уже потому, что кнопка от него не выведена в коридор, с прогулки на прогулку никто не обыскивает, а такой репрессивный рудимент, как «руки за спиной», здесь почти изжит. К шнифту вертухаи подходят редко, арестанты предоставлены сами себе. Разрешены пластиковые электрические чайники, кипятильники, удлинители, самодельные светильники. Леша Френкель умудрился затянуть на «шестерку» даже утюг.
Ларек здесь гораздо разнообразнее, чем на «девятке», можно заказывать свежую пиццу и цыплят-гриль. Однако в передачах почему-то запрещены помидоры, огурцы и всякая зелень. Тяжелее родным: чтобы организовать передачу, они убивают по два дня кряду.
В правом дальнем углу хаты — иконостас, под которым на примотанной веревками к трубе картонной подставке чадит подсолнечным маслом самодельная лампадка. В свое время латифундист Вася Бойко из-за такой вот лампадки заработал на «девятке» несколько карцеров.
Гуляем. Дворики не асфальт, а раздолбленная бетонка, стены — желтая шуба. Решетка — на высоте двух с половиной метров, узкая лавка приделана к стене. И никакой музыки, перекрикивайся, слушай соседей. Слева от нас раздаются повизгивающие смешки, сквозь которые прорывается натужное мурчание типа «шухер», «братан», что благодаря манере растягивать гласные звучало пошло и неестественно.
— Соседи, с какой хаты? — реагирует на «братан» Саня.
— Два семь, — робко отзываются после взятой паузы.
— Понятно, — брезгливо сплевывает Чех.
— Кто там? — интересуюсь я.
— Мэр Тамбова Косенков и Антон Вахонин.
— Подожди… Вахонин, Вахонин… Что-то знакомое. Это который с братом и еще одним подонком девятнадцатилетнюю девчонку изнасиловали. Брат у него Илья в Счетной палате работал, а те двое — шнырями в Госдуме.
— Антон утверждал, что это постанова.
— Интересно, с какой целью?
— Вроде как Антон должен был стать депутатом, а его таким образом сняли с пробега.
— Ага! А его брат метил в председатели Счетной палаты. Нет, Саня, такие вопросы сейчас решаются без уголовки, исключительно в русле спортивно-денежных отношений. Или олимпийское золото, или пять миллионов в кассу.
— А их там взаправду два брата?
— Чуча и Дрюча.
От Чеха вскоре меня перекинули в камеру напротив. Пятиместка, полный комплект. Мои новые соседи отличались друг от друга практически всем. Единственное, что у них было общего, так это пол. Еврей — мошенник со спрятанным за густыми черными бровями-щетками взглядом походил на здорового жабца, скованного в движениях ленивым равнодушием. Его звали Игорем. Прямо перед моим заездом он вернулся из суда и наводил марафет на дальнем. Второй — убийца Витя, кого-то исполнивший на Урале, об остальных подробностях он умолчал, парень светлый и искренний, если не брать в расчет нежелание распространяться о своей делюге, сидел уже пятый год, неистово молился, часами посвящая себя йоге и отжиманиям. Хохол по имени Гена шел по контрабанде, за полгода тюрьмы размяк и сдался, много курил и кишкоблудствовал, стремительно раздаваясь в габаритах. В хате была зажигалка, но хохол получал заветный огонек только после фразы: «Россия, подогрей Украину газом!»
