Алексей Савчук - Прямой дождь

Прохожие и проезжие ловили листки, а потом долго читали текст, шевеля губами.

Молва про чудо-поезд, что катит в Бахмач, давно обогнала его и пробудила к нему необычайный интерес.

— Ясно, что едет все правительство, если на вагонах флаги! — авторитетно заявлял какой-нибудь знаток.

— Чепуху говорите, товарищ! Как это — «все правительство»? А кто же будет руководить, если все поедут?

В таких случаях обязательно находился другой знаток, обычно скрытая «контра»:

— Может, в столице уже другое правительство сидит, а это катит поближе к Москве?..

Бахмач — станция узловая. Железнодорожники точно информировали любопытных о том, что за поезд приближается и кто в нем едет.

Когда Петровский вышел из вагона, он сразу же оказался на самодельной трибуне перед большой толпой. Григорий Иванович не любил длинных речей, он всегда старался «разговорить» самих слушателей: тогда можно было узнать, о чем думают и чего хотят люди.

Так вышло и в Бахмаче. Выступая, Петровский сказал:

— Товарищи, есть основания надеяться, что третью годовщину Советской власти мы встретим окончательным разгромом Врангеля!

— Хоть бы уж скорей или сюда, или туда. Замучились вконец! — с горечью бросил пожилой человек в потрепанном костюме.

— Товарищ Нисюданитуда! — крикнул среднего возраста железнодорожник в измазанной мазутом одежде и стал протискиваться вперед. — Если ты за три года еще не решил, куда удобнее и выгоднее повернуть: сюда, к нам, или туда, к ним, то не будет от тебя пользы. Ты напомнил мне бедняка, который задумал построить себе хату, потому что надоело жить у чужих. С трудом наскреб денег на фундамент, с горем пополам поставил стены, осталось только крышу соломой покрыть. Но он так замучился, что уже и пальцем пошевелить не мог. А тут еще жена подзуживает: «Пропади она пропадом, твоя хата! Коли так мучиться — лучше пойти в чужую!» А в чужую, — значит, к кулаку в батраки или к буржую в рабы, хрен редьки не слаще.

— Ты чего ко мне прицепился, как репей к кожуху? — не стерпел бедняга и тоже начал пробираться к трибуне. — А ну слазь, дай мне слово молвить. Товарищи! Я сказал то, что думал. На то у нас и свобода. Заныло сердце — я и крикнул: «Болит!» От вас же никуда не уйду. Могу даже поменяться с тобой, товарищ смазчик, местами: я буду буксы стеречь, а ты, помоложе да посильней, иди туда, куда тебя зовут. — И ткнул пальцем в плакат на агитпоезде, на котором было написано: «Ты записался добровольцем?»

Под крики «правильно» дядька сошел с трибуны.

Смазчик снова собрался говорить, но его уже не захотели слушать.

К Петровскому подошел его ординарец:

— Григорий Иванович! Диспетчер просил передать, что через полчаса наш поезд должен выйти на линию.

— Хорошо. А вам, — Петровский обратился к «враждующим сторонам», стоявшим вблизи трибуны спиной друг к другу, — нечего препираться, потому что вы пока все на фронте и только крепкая дружба между вами принесет желаемую победу над разрухой и трудностями.

Петровский уже сошел с трибуны и направился к поезду, а толпа все не расходилась.

Андрей Чубок успел раздать листовки, газету «Рабочий и селянин» и в последний момент вскочил на ступеньки своего вагона.

…После Конотопа агитпоезд круто свернул на Харьков.

Однообразный перестук колес, шум дождя за окном, уносимый вдаль паровозный гудок, наверное, и существуют лишь для того, чтобы помочь человеку помечтать, повспоминать, заглянуть в будущее. Петровский решил немного передохнуть, но в дверь легонько постучали.

— Григорий Иванович, приближаемся к Ворожбе, — сообщил Андрей Чубок.

— На дворе дождь и ветер?

— Да.

Едва поезд остановился, как в тамбуре прозвучал густой бас:

— Где он тут? Ведите меня к нему!

Чем-то знакомым и близким повеяло на Петровского, когда он услышал этот голос. А Чубок даже растерялся, увидев, как в вагон уверенно шагнул улыбающийся великан военный с ромбами на рукаве. Не успел Андрей опомниться, как Григорий Иванович широко развел руки и пошел навстречу гостю:

— Степан! Мой дорогой Непийвода, как же ты нашел меня?

— В агитпоезде имени Ленина довольно легко найти Григория Петровского, — засмеялся Степан.

— Какой у тебя внушительный и грозный вид! Недаром про тебя ходят легенды! Идем в мою хату. Ты откуда и куда?

— С фронта. Срочно вызывают в Москву. Сейчас будет мой поезд.

Они оглядывали друг друга, наперебой задавали вопросы, пользуясь короткими минутами, подаренными им горячим временем борьбы и сутолокой быстротечной жизни.

— Как твоя семья, Григорий? Доменика? Сыновья?

— Живы-здоровы, заезжай. А как твои?

— Таня и Лида замужем в Харькове, Харитя — со стариками. А отец все мечтает вернуться в село…

В эту минуту мимо агитпоезда пропыхтел встречный. Степан вскочил:

— Верно, мой… Слушай, Григорий, я все хотел тебя спросить: как твои друзья по Думе?

— Муранов в Москве, работает в ЦК партии, бывает, встречаемся. Бадаев в Петрограде на продовольственном фронте, Самойлов на Украине на руководящей работе. Шагов умер после возвращения из ссылки. Ну, а о Малиновском ты, вероятно, слыхал, в восемнадцатом объявился в Москве и по приговору Верховного трибунала расстрелян как провокатор…

— Может, Гриша, встретимся на Десятом съезде партии. Дай же я тебя напоследок обниму…

— Только не задуши!

На рассвете агитпоезд покинул Ворожбу. Погода изменилась к лучшему. И снова начались частые остановки, выступления, митинги, вопросы, ответы, распространение листовок, газет и пропагандистских брошюр, выпускаемых походной типографией.

Стояли в Белополье, Сумах, Тростянке, Богодухове. 4 октября подходили к Люботину — последней остановке перед Харьковом.

— А ну, Оленка, — сказал Петровский своей секретарше, — подбей-ка на счетах, что мы успели сделать за сорок дней нашей «прогулки на колесах».

— За сорок два дня сделано двадцать пять остановок. Проверено двести десять советских учреждений и партийных организаций. Проведено сто тридцать шесть митингов, собраний, заседаний и совещаний. В митингах приняло участие более ста тысяч человек. Распространено три тысячи листовок и воззваний, напечатанных нашей типографией. Хатам-читальням и клубам передано семьсот восемьдесят три библиотечки… Показано семьдесят киносеансов.

— Как ты думаешь, Оленка, много или мало?

— Не знаю…

— На такой работе всегда нужно думать, что ты сделал мало.

Утром 5 октября агитпоезд остановился на перроне харьковского вокзала.