Мигель Эрраес - Хулио Кортасар. Другая сторона вещей

Настоящее, прошлое – как все далеко, как далек теперь его первый приезд в Париж. Еще дальше тот день, когда он впервые приехал на вокзал Сан-Карлос в Боливаре, пронзительный звон будильника ровно в семь часов, каждое утро, каждую неделю, каждый бесконечный месяц в пансионе Варсилио в Чивилкое. Что сталось с Титиной Варсилио, улыбчивой девочкой, с которой Кортасар несколько раз сфотографировался? Где теперь инженер Педро Сассо, с которым Кортасар обедал за одним столиком в пансионе? Все в далеком прошлом. Жестокие зимы с их мертвой тишиной, холодные, заполненные ужасающей тишиной, какая бывает только в маленьких городках в глубине страны; библиотека семьи Дюпрат, откуда он брал книги Кокто, встречи на площади Испании с Нелли Мартин, которая так здорово плавала; джазовая музыкальная заставка радиостанции Л. Р. 4, перед тем как лечь спать, бросив последний взгляд из окна на улицу Пеллегрини, где ветер раскачивает верхушки деревьев и когда на секунду спрашиваешь себя: неужели жизнь состоит только из этого, а что же там, за бескрайними, бесконечными просторами пампы?

Что осталось в его памяти от Бьянки, директрисы средней школы Чивилкоя, – такой авторитарной дамы, реакционерки, с невыносимым характером; помнил ли он о том, что случилось с нунцием Серафини, об Эрнестине Явиколи, бросавшей на него взгляды, полные платонического восхищения, или о Сорделли, который называл его «мерзкий безбородый»; что стало с Мечей Ариас, с Кокаро, с Серпа и остальными? Существует ли еще школа Марпано Акосты, с крыльцом в пять ступеней, арочным входом и сводами портала и с флагом, развевающимся над балконом; где Хасинто Кукаро и вечерние возвращения на автобусе, долгие и грустные, на автобусе, который привозил его в Вилья-дель-Парке; а по дороге – продавцы медовых пряников, которые неторопливо расходились по домам, неся пустые в этот час подносы; скудно освещенные фруктовые лавки, киоски (мятные пастилки, брелоки для ключей, разные мелочи, дешевые игрушки, сигареты, расчески, газовые зажигалки), кинотеатры с непрерывными киносеансами, а то и дождь, монотонный и мелкий, который сыплет брызгами в оконное стекло. Помнил ли он что-нибудь о героическом заточении в Мендосе? Что стало с блаженным, с великим блаженным Музитани, с незрелыми надеждами тех дней?

Он умер 12 февраля, в воскресенье. Рядом с ним были Аурора Бернардес и Луис Томазелло, вернейшие из верных, а также Саул Юркевич. По словам Томазелло, Кортасару очень не нравилась больничная палата, потому что ее окно выходило в пустой двор, где была ограда соседнего с больницей полицейского участка, и поэтому он умер, отвернувшись к противоположной стене. Омар Прего, навещавший его несколькими неделями раньше, рассказывает, что Кортасар признался, как ему хотелось увидеть деревья.

Его смерть, которая даже для друзей была неожиданной, потрясла многих, тоже друзей, но не таких близких. Так же восприняли его кончину и многочисленные читатели.

Андрес Аморос, занимавшийся изданием романа «Игра в классики» с толкованиями и комментариями, был одним из таких друзей (в большей степени он был его другом по переписке), которых обескуражила эта новость, поскольку он не знал, как глубоко и серьезно поразила Кортасара болезнь. Он рассказал нам в Мадриде в июне 2001 года, как за два года до этого он предложил Кортасару несколько необычное издание романа, с объяснениями и толкованиями текста:

После того как мы весь вечер проговорили о романе «Игра в классики», утром мне пришла в голову мысль, которой я поделился с Хулио: было бы интересно издать роман, как это делается иногда с образцами классического наследия, снабженными сотней, тысячей комментариев, а также толкований внизу каждой страницы. Как всегда, когда речь шла о чем-то действительно серьезном, я говорил полушутя-полусерьезно. Мое неожиданное предложение напугало Хулио. «Это прекрасная идея, вполне в духе хронопа, но у меня нет столько времени, чтобы проделать эту ужасную работу», – сказал он мне. Я объяснил, чтобы быть правильно понятым: я не собирался нагружать его этим; если он согласен, я мог бы сам взяться за эти штуки. Он вздохнул с облегчением. «Вы самый подходящий человек для такого дела», – ответил он. Я добавил, что у меня в этом случае нет никаких далеко идущих интересов: я не являюсь преподавателем испаноязычной литературы и не заработаю на этом ни славы, ни денег. Мне просто интересно сделать это для себя, чтобы лучше понять его великий роман самому и подобрать к нему ключи, чтобы таким образом помочь и другим читателям. Больше добавить было нечего: мы прекрасно поняли друг друга. Еще я добавил, что не буду утруждать его бесконечными вопросами: я всегда так веду себя с ныне живущими авторами. Я пришлю ему книгу, когда она выйдет.

Так я и сделал; работы было очень много: я просмотрел множество книг, имевших отношение к роману, множество сопутствующих материалов и словарей; я изучил, насколько мог, теорию классической музыки и джазовой, занимался кино, живописью, литературой; обращался за помощью ко многим своим друзьям. Я сделал подробный план Парижа применительно к «Игре в классики»: меня чрезвычайно увлекала эта работа. Первая версия издания, уже откорректированная, – ее опубликовало мадридское издательство «Кафедра» – вышла в начале 1984 года. Я написал об этом Хулио и еще о том, что в ближайший мой приезд в Париж я покажу ему, что получилось. Его молчание меня удивило: при его воспитании и всегдашней обязательности это было очень странно.

Я приехал в Париж, потому что Национальный центр драмы, литературным консультантом которого я являюсь, поставил в Европейском театре «Отсветы богемы». По приезде я понял причину его молчания: Хулио умирал. Известие о его смерти застало меня на репетиции спектакля по произведениям Валье-Инклана. А потом вышло издание, над которым я работал, и мне много раз и на многих встречах пришлось говорить о Кортасаре и об «Игре в классики». Нашлись люди, которые обвинили меня в оппортунизме, в том, что я воспользовался ситуацией, чтобы «сымпровизировать» собственное издание, на которое я потратил несколько лет; еще кто-то обвинил меня в низком качестве исследований по причине моего незнания некоторых аргентинизмов; а были и такие, кто ставил мне в вину, что я слишком много говорю о юморе в этом произведении, «таком серьезном». Хулио над этим посмеялся бы: я уверен. А теперь у меня остались только его письма и воспоминания о нашей дружбе.

Причиной смерти, засвидетельствованной доктором Модильяни на отделении гастроэнтерологии упомянутой больницы Сен-Лазар, была, как мы уже говорили ранее, хроническая лейкемия. Такого диагноза придерживаются и Аурора Бернардес, и самые близкие друзья писателя, такие как Саул Юркевич, Луис Томазелло, Освальдо Сориано, Марио Мучник, Омар Прего и Росарио Морено. Со своей стороны, Кристина Пери Росси, которая тоже являлась большим другом писателя на протяжении довольно долгого времени – Кортасар посвятил ей, как мы уже говорили, несколько стихотворений, напечатанных в сборнике «Спасительные сумерки», – так вот, Кристина Росси считает, что Кортасару занесли вирус СПИД в больнице Экс-ан-Прованса, когда делали ему переливание крови в связи с кровотечением; такую возможность допускает и Марио Голобофф, хотя ссылки на подобную случайность, которые он дает в своей книге, очень осторожны. Оба придерживались этой версии, потому что через несколько лет в печати появилась следующая информация: стало известно, что во Франции, в то время когда премьер-министром был Лоран Фабиус, имели место многочисленные случаи переливания крови при отсутствии должного медицинского контроля за качеством этой крови, что привело к трагическим последствиям. Все это происходило в середине восьмидесятых годов (1984), и пострадало множество пациентов – более четырех тысяч человек. Премьер-министр Фабиус и министр по социальным вопросам Жоржина Дюфуа позднее были осуждены за «непредумышленное убийство и нанесение тяжких повреждений», хотя и не подверглись уголовному преследованию (как, впрочем, и остальные тридцать человек, проходивших по этому делу, в том числе Луи Швейцер, который был главой администрации Фабиуса); иначе обстояло дело с доктором Мишелем Гарретта, занимавшим должность директора Национального центра переливания крови, которого осудили на четыре года тюрьмы. Однако, даже если мы рискнем сказать, что основания для подобного предположения есть, нужно добавить, что они носят чисто умозрительный и слишком сенсационный характер, чтобы утверждать такую возможность в случае с Кортасаром.