Зиновий Каневский - Жить для возвращения

С необъяснимыми, а точнее сказать — очень даже объяснимыми, чувствами я наведывался в Мурманск и особенно в Архангельск, откуда уезжал с Наташей в свадебное мореплавание на многолетнюю новоземельскую зимовку. В Архангельске я участвовал в уникальной экспедиции, совсем не похожей на обычные географические, хотя и возглавлявшейся географом. Евгений Николаевич Цыкин окончил геофак на несколько лет раньше нас, работал с Наташей в Институте географии, занимался разработкой новейших методов гляциологических исследований и вместе с женой Галей, тоже гляциологом, нередко бывал в тех же экспедициях в Кавказском высокогорье, что и Наташа.

Женя «навязал» мне свою дружбу еще тогда, когда я ждал ампутации рук в 57-й больнице в Измайлово и трогательно привязался ко мне. Он неожиданно явился в больницу, хотя виделись мы с ним всего один раз перед нашим отъездом на Новую Землю, и сказал по-книжному и в то же время необычайно искренне:

— Позволь мне дружить с тобой. Если забыл, то меня зовут Женя, я из Наташиного института. Решил спросить у тебя, чем могу быть тебе полезен. Я любые железки могу приспосабливать к делу, любые усовершенствования вносить — в протезы твои будущие, например…

На следующий год после моих вояжей на ЗФИ Женя предложил мне поехать с ним в Архангельск:

— Я тут кое-что придумал для борьбы с ледяными заторами на реках. Надо проверить.

Многие города мира боятся весенних паводков. Но в наших северных городах их опасность особенно велика. Весной на юге начинается подъем воды, волны весеннего половодья мчатся на север со скоростью нескольких десятков километров в сутки, в бесчисленных рукавах и протоках дельт возникают могучие заторы из смерзшегося всторошенного льда, все прибывающая вода стремительно поднимается в результате подпора ледяной пробкой-плотиной и… в город, в его наиболее низкие районы может прийти большая беда. Все способы борьбы со льдом — от варварских взрывов и бомбежек до использования ледоколов, которые могут прокладывать каналы во льдах только в наиболее глубоких участках русла, — ненадежны, сложны, малоэффективны, опасны и чрезвычайно дороги.

Женя уже целый год занимался изучением заторов и изобрел разные противоледовые устройства, которые мечтал внедрить в практику. Это, прежде всего, так называемый струг — острый нож-клин, устанавливаемый на тракторных санях, вспарывающий лед на реке, чтобы потом, без заторов и прочих препятствий, его выносило во время весеннего ледохода в открытое море. Устройство простое, надежное, безопасное, недорогое — совершенно небывалое в истории борьбы со льдами.

И вот мы в Архангельске. Наша небольшая группа поселилась на теплоходе «Татария», вмерзшем в лед возле достопамятной Красной пристани в ожидании летней навигации. В каютах было тепло, кормили нас по-морскому вместе с немногочисленным межсезонным экипажем. Капитан Анатолий Анатольевич Окороков, не раз ходивший даже в Антарктиду, был заботлив и заинтересован во всех наших (Цыкинских) делах.

…Каждое утро на апрельском льду Северной Двины появлялся вездеход-амфибия, бешено мчавшийся к острову Тяжелая Кошка, где весной возникает затор, конечно, далеко не единственный. Здесь к вездеходу цепляли удивительную железную конструкцию ржавого облика, призванную, по мысли ее создателя, спасти город от бед, которые насылала на него весна.

Ледовый струг, буксируемый вездеходом, бороздил лед во всех главных рукавах дельты Северной Двины, словно плуг пашню. Горожане смеялись, видя диковинную уродливую конструкцию, напоминающую передвижную гильотину. Флотские люди относились к Жениной задумке с почтением, хотя и скептически. Но едва лишь тягач со стругом выходил на лед — весь скептицизм улетучивался. Водитель включал вторую скорость, люди на санях начинали манипуляции с ножом-стругом, тот вгрызался в лед, и позади этого своеобразного поезда возникала аккуратная глубокая борозда. Еще несколько дней, и ледяной панцирь, разделенный на секции многочисленными бороздами, распадется к началу ледохода, который на «вспаханных» участках пройдет без задержек, без образования роковых заторов.

С приближением ледохода внимание к персоне изобретателя, а главным образом к самому стругу, резко усилилось. Нужно было спасать лес, вмерзший в лед вдоль берегов, — бесценные бревна, целые плоты — все то, что не успели вытащить на берег еще осенью, когда начался ледостав. Ответственные сотрудники «Северолесэкспорта» ловили Евгения Николаевича и на вездеходе, и в каюте «Татарии». Их души кричали: «Спасите наши бревна!» Пришлось переключиться на бревна. Струг «опахал» огромный плот, вмороженный в лед около одного из архангельских лесозаводов, проделав подлинный обводной канал. Такого еще никогда не видели лесосплавщики, и не удивительно, что они прибегли к настоящей осаде экспедиции, теперь уже не уговаривая, а просто требуя помощи.

Но в это самое время сломался тягач. Женя предпринял героические усилия, чтобы восстановить машину. И нужна-то была всего-навсего одна деталь весом в три килограмма, однако в городе и окрестностях замены не нашлось, не говоря уже о том, чтобы достать другой вездеход. Доведенный до крайности начальник экспедиции пошел на решительные меры. Однажды к причалу Красной пристани, где стояла в ожидании навигации «Татария», подлетело такси. Из него выскочил Женя и бросился в свою каюту. Через мгновенье он вынырнул на палубу, держа в руках набор инструментов, сильно смахивающих на воровские.

— Еду в Бакарицу. Там на платформе стоит беспризорный вездеход. Буду разворачивать ему левую гусеницу. Если к ночи не вернусь — ищите в милиции.

Лихой налет не увенчался успехом, тягач оказался другой марки.

Но все это к самому изобретению уже не имело отношения. Струг придуман, построен, испытан, одобрен (актом Северного пароходства) и даже успел совершить добрые дела. А в «Знание — сила», соответственно, появился мой очередной репортаж под названием «Ледовая пахота».

Во время тех мартовско-апрельских испытаний струга Цыкина я впервые в жизни побывал в воздушной ледовой разведке над Белым морем и всеми его заливами. Мы летали над самыми льдами, на самолете Ил-14, еще не ушедшем в небытие, кружили над закованными в лед, заснеженными Соловецкими островами, и бортмеханик швырял с высоты 100–150 метров мешки с почтой чуть ли не в самый центр Соловецкого Кремля!

(Несколько лет спустя я побывал в том Кремле, проплыл по системе проложенных монахами каналов на гребной лодке и выслушал заученные рассказы экскурсовода о климате, растительности и животном мире этого красивейшего уголка Родины — и ни звука о СЛОНе, Соловецких лагерях особого назначения НКВД! Я рискнул шепотом спросить женщину-гида об этом, и она, тоже шепотом, сказала, что им строго запрещено в любом виде обсуждать эту тему.)