Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

Утром 2 ноября, уже с комфортом, в вагоне железной дороги я возвратился в Питер.

В комнате военревкома застал К. С. Еремеева, И. И. Подвойского и др. Они спали прямо на стульях.

— Вот и хорошо, что вы пришли, — сказал, подымаясь, тов. Подвойский, — вам придется сегодня принять командование над отрядом моряков и ехать на поддержку московских товарищей. Там еще продолжаются бои и положение, знаете, неважно. Вот Константин Степанович тоже поедет вместе с вами, — после минутной паузы прибавил Николай Ильич.

В комнате С. И. Гусева встретил А. В. Луначарского, который имел встревоженный вид.

— Как я рад вас видеть в живых, Анатолий Васильевич! Ведь, знаете, на фронте ходили упорные слухи о вашей гибели, — обратился я к нему.

— Это пустяки, — с волнением ответил тов. Луначарский, — что значит жизнь отдельного человека, когда здесь культурные ценности погибают? В Москве разрушен снарядами храм Василия Блаженного. Это гораздо хуже[161]…

В его словах слышалась неподдельная горечь.

Вечером я вместе с Ильиным-Женевским был на Николаевском вокзале. Здесь уже находились Еремеев, доктор Вегер (отец), тов. Пригоровский и др. Кроме отряда моряков в Москву отправлялся один из квартировавших в Выборге полков под командой полковника Потапова. Это был 428 Лодейнопольский полк. Сводный отряд уже погрузился в вагоны, и весь эшелон стоял совершенно готовым к отправке у пассажирского дебаркадера; но еще не был подан паровоз.

Я прошел в вагон третьего класса, где помещался штаб отряда моряков, и сообщил гельсингфорсскому матросу-партийцу тов. Ховрину о моем назначении в качестве начальника отряда моряков. Он с полной готовностью передал мне бразды правления. Мы условились, что он будет комиссаром отряда. В ту пору должность военкома не имела никакой ясности. Тогда комиссар понимался просто как ближайший помощник начальника. Когда комиссар был приставлен к беспартийному спецу, он осуществлял не только политический контроль и, в случае разногласий, считал себя вправе вмешиваться в оперативные распоряжения командира. На почве неясных отношений здесь нередко возникали конфликты. Но комиссар при партийном начальнике был совершенно определенной величиной и в полной мере выполнял функции его непосредственного помощника.

Кроме Ховрина из наиболее видных моряков в отряде состояли: анархист Анатолий Железняков, получивший известность в связи с дачей Дурново и позднее благодаря его случайной роли в роспуске Учредительного собрания; кронштадтец, член нашей партии Алексей Баранов и матрос Берг.

Нужно сказать, что анархизм во флоте почти никакого влияния не имел, и даже те немногие моряки, которые называли себя анархистами, по крайней мере в лице своих лучших представителей, были анархистами только на словах, а на деле ничем не отличались от большевиков. На практике они самоотверженно, с оружием в руках отстаивали Советское правительство, и, например, славный, удивительно симпатичный тов. Железняков погиб геройской смертью на Южном фронте в борьбе за рабоче-крестьянскую власть. Анатолий Железняков еще до моего назначения занимал должность адъютанта отряда и после моего вступления в командование по-прежнему продолжал числиться в этом звании. Но фактически он был одним из равноправных членов руководящей группы нашего коллегиального штаба.

К ней присоединялись А. Ф. Ильин-Женевский и левый эсер, прапорщик Незнамов, вместе с которым в 1912 г. мне довелось сидеть в «предварилке»!

Посовещавшись с товарищами моряками по поводу организационных вопросов, я вышел на платформу. Паровоз еще не был прицеплен, и наш поезд выглядел как безголовая гусеница. Железнодорожная аристократия, сосредоточенная в Викжеле, изо всех сил тормозила отправку нашего отряда. Нам даже пришлось арестовать начальника движения и применить репрессивные угрозы по адресу других путейских администраторов. Вдруг ко мне подошел один незнакомый железнодорожник и, отрекомендовавшись машинистом (кажется, Машицким), заявил о своем беззаветном сочувствии пролетарскому делу и объяснил, что задержка с подачей паровоза является результатом саботажа железнодорожников, находящихся под влиянием соглашательского Викжеля. Преданный революции товарищ с готовностью предложил свои услуги машиниста. «Я берусь достать паровоз. Всю ночь спать не буду, а уж доставлю вас в Москву», — заявил он решительным тоном, в котором чувствовалась глубокая убежденность. Конечно, я стремительно ухватился за это ценное предложение, выводившее нас из состояния неопределенного и в высшей степени томительного ожидания.

В самом деле, не прошло и одного часа, как впереди нашего состава появился густо дымивший, вполне готовый к отправке паровоз. Едва только сцепка была закончена, как раздался мягкий толчок, и платформа с вокзальными зданиями и железнодорожными пристройками медленно поплыла нам навстречу.

Матросский отряд шел головным. На паровозе находилось двое вооруженных матросов.

С каждой минутой мы приближались к объятой восстанием Москве, где судьба пролетарской революции еще не была окончательно решена. Эта мысль невольно настраивала на воинственный лад. Всем морякам нестерпимо хотелось сломить сопротивление приверженцев буржуазного режима, и, в предвкушении неизбежных боев, разговоры вращались вокруг происходящих революционных событий. Велика была злоба и ненависть всех без исключения моряков против врагов пролетарского строя. Буквально каждый матрос рвался в бой и с огромным, едва сдерживаемым нетерпением ожидал решительной встречи с врагом.

Разговоры с моряками поистине доставляли неизъяснимое наслаждение: их каждое слово было густо насыщено бодрым духом непреклонной отваги и борьбы, овеяно ароматом героической революционной эпохи. Пылкий революционный энтузиазм, безграничная преданность рабочему классу и страстное желание во что бы то ни стало добиться победы, наряду с высокоразвитым классовым самосознанием и ясным, правильным чутьем интересов пролетариата и смысла обострившейся политической борьбы, — все это, вместе взятое, создавало из матросов превосходный боевой материал. Недаром в первый период Октябрьской революции до момента сформирования регулярной Красной армии на всех фронтах республики отряды моряков наряду с фабрично-заводской молодежью, составившей ядро Красной гвардии, были основным оплотом молодой и неокрепшей власти Советов.

Отведя душу в разговорах с моряками, я прошел в вагон, где ехали товарищи Еремеев и Вегер. Они представляли собой наше «начальство», так как стояли во главе всего сводного отряда, состоявшего из моего отряда моряков и еще из 428 Лодейнопольского пехотного полка, специально вызванного из Финляндии, находившегося под командой военспеца Потапова. Однако наши отношения меньше всего напоминали какую бы то ни было «табель о рангах». Мы представляли собой одну тесную и дружную компанию; мы понимали друг друга с полуслова, все решения принимались сообща. Никто никому не приказывал: каждый сознавал свой партийный долг и без всякого принуждения сам торопился его выполнить как можно скорее и как можно лучше. Не военная субординация, а узы товарищеской солидарности и коллективное управление определяли собой весь строп наших взаимоотношений. Конечно, такая система была возможна только в начальный период кустарного строительства партизанских отрядов, до тех пор, пока, наконец, в гражданскую войну не были втянуты миллионные массы, потребовавшие правильной и четкой организации в строгом соответствии с принципами военной науки.