Воспоминания военного министра - Владимир Александрович Сухомлинов
* * *
В актах следственного производства было еще много чудовищного. Оба приговора полевых судов казались недостаточными, чтобы на основании моих отношений к Мясоедову и Альтшиллеру приговорить и меня к смертной казни. Поэтому в следственный материал притянуто было и десятилетней давности бракоразводное дело моей жены с первым ее мужем Бутовичем. Очевидно, здесь была и другая цель – придать моему процессу пикантность и доставить господину Бутовичу случай своей клеветой и сплетнями обливать меня грязью перед обществом.
Среди следственного материала находился и анонимный донос, автором которого обнаружился князь Андроников.
Когда назначена была комиссия генерала Петрова для выяснения причин недостаточной нашей подготовки к войне, то князь Андроников сочинил донос, который в экземпляре, направленном в комиссию генерала Петрова, заканчивался заявлением, что пишет маленький человек, не рискующий подписаться, чтобы не пострадать от Сухомлинова, но может указать на князя Андроникова, который, как он надеется, не откажется подтвердить все изложенное невидным маленьким человеком.
Пригласили Андроникова, и, как автору этого клеветнического документа, ему ли было не знать, что там написано? Показания его сошлись с доносом как две капли воды и послужили программой для всего следствия. А все, что было измышлено князем, при содействии достойных его сотрудников, о нашей с женой жизни, – было, например, в таком роде.
Была у меня севрская люстра, которую я собирался продать. Об этом знала Червинская. Из этого создано было, что я продал люстру на завод Шнейдера—Крезо за громадные деньги. Замаскированный подкуп! Но люстру я так и не продал и с Крезо никогда никаких дел не имел; сама же люстра продолжала висеть в моей квартире.
Затем: на склад ее величества, устроенный у меня на квартире, инженер Балинский привез пожертвование от завода и вручил деньги мне. Я передал их по принадлежности и квитанцию выслал Балинскому. Этот факт в доносе превратился во взятку, которую я якобы получил от Балинского за заказы на его фабрику.
Нетрудно представить себе, какой смысл мог быть в подобном подкупе в такое время, когда у нас не было достаточно заводов для наших заказов и вследствие этого правительство находилось в зависимости от доброй воли фабрикантов, а не обратно! Русская индустрия далеко не была так развита, чтобы правительство могло делать выбор, и военный министр должен был бы радоваться, что вообще может помещать где-то свои заказы. Таково было совершенно ясное положение этого дела.
В довершение всего возник еще один курьез. Жена моя была в меховом магазине, где ей показывали дорогой мех, за несколько десятков тысяч рублей, как и другим дамам. Она купила всего лишь муфту за несколько десятков рублей. Об этом чудном мехе был, конечно, разговор дома. Этот факт приводился в доказательство безумных, не по моим средствам, трат, и, стало быть, тоже на доходы незаконные; о покупке одной муфты, конечно, умалчивалось.
На все эти и подобные же измышления свидетели готовились в салоне госпожи Червинской. Но на суд никто из этих лжесвидетелей не явился – один только Андроников был приведен под стражей, но и тот сознался, что никаких конкретных данных у него не было во всем том, что он сочинял в своем доносе.
* * *
Верховная комиссия генерала Петрова имела полную возможность все эти махинации и измышления Андроникова разоблачить. Для этого ей нужно было только допросить меня. То, что она на это не решилась, было понятно, если представить себе цель ее существования. Она образована была не для того, чтобы раскрыть правду, а чтобы ее скрыть и меня уничтожить.
Оценке свидетелей сенатор Кузьмин не придавал никакого значения, но подбор их оказался удивительный – начиная с князя Андроникова и заканчивая австрийским шпионом Мюллером.
Мои дополнительные письменные показания подшиты просто к делу, без занесения в постановление или протокол, поэтому не попали в копии. Вообще материал, который мог служить в мою пользу, игнорировался, а письменные показания, поданные моей женой дополнительно следователю Кузьмину, в Петропавловской крепости, через администрацию последней, из дела исчезли бесследно, о чем и было заявлено на суде.
В таком же смысле сделана была и выборка из писем моих и Янушкевича, а целый ряд писем из действующей армии, взятых у меня при обыске, в которых добросовестный следователь мог найти материал, свидетельствующий о том, что нельзя приписывать мне какое-то якобы бездействие, если армия выступила в поход в образцовом порядке, Кузьмин абсолютно игнорировал. Сенатор Кузьмин не обратил даже внимания на то, что я ни разу не был вызван в верховную комиссию и что при расследовании причин недостаточной подготовленности нашей армии о деятельности Совета государственной обороны, специально для того созданного и существовавшего с 1905 по 1909 год, ничего не выяснено, равно как упорно умалчивается о том, что же я получил «в наследство» и что мной сделано.
В результате следственного производства обер-прокурор сенатор Носович получил обильный следственный материал, в котором из-за деревьев леса стало не видно. Он правильно сказал нам с женой после одного из допросов, что для того, чтобы разобраться во всей массе томов, надо два года. Защита же имела на это меньше месяца.
Не особенно способствовало, при столь одностороннем направлении, которое получило дело, и собирание данных для фактического разоблачения всего неверно мне приписываемого, в особенности при той позиции, которую занял сенатор Кузьмин.
Два года тянулось дело, возникшее в 1915 году в самый разгар войны, для выяснения причин недостаточности снабжения армии боевыми припасами. В этот столь продолжительный промежуток времени все, кто только хотел, могли делать какие угодно заявления. Началось нагромождение в одну кучу: ведомостей о пушках, ружьях, снарядах, подозрениях о шпионаже, покупке имения, продаже люстры, мехах, шляпках, нарядах, бракоразводном деле, супружеских подвигах Бутовича и т. п. сплетен, клеветы, шантажа.
Господин обер-прокурор имел полную возможность рассеять туман, что не представляло никаких затруднений. Надо было поставить несколько вопросов по существу, для ответа на которые из общей кучи взять лишь материал, непосредственно относящийся к делу. А именно:
1. В каком состоянии была русская армия к 1909 году? На этот вопрос можно было ответить неопровержимо:
– К выступлению в поход неготовой и небоеспособной.
2. В каком состоянии застало ее объявление войны в 1914 году?
– Способной быстро мобилизоваться
