Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Юлий Иосифович Кагарлицкий
Но стоило кому-либо очутиться в обществе Элизабет, и фраза эта тотчас же забывалась. Конечно, она была «вся сделанная», но сделано все было так искусно – совсем как настоящее. Даже лучше! Она не знала хороших и дурных настроений и всегда, со всеми, в каждый момент была само очарование. Уэллсу ли было не поддаться ее чарам! У него к этому времени словно инстинкт какой-то выработался: стоило около него появиться приятной женщине, как он начинал тотчас же ее добиваться. Но Элизабет была не девочка и не собиралась вешаться ему на шею: она, хоть и выглядела на редкость молодо, была ему ровесница, опыта в обращении с мужчинами у нее было предостаточно, и она заставила Уэллса сперва помучиться, поревновать и лишь после того, как он нежданно-негаданно нагрянул в ее швейцарское поместье, отступилась от своих строгих моральных правил. Джейн тотчас об этом узнала, но никак на это не реагировала: если уж такой ей достался муж, пусть около него будет графиня фон Арним. Женщина она приятная и безопасная. О последнем можно судить хотя бы по тому, с какой регулярностью, не пропуская ни дня, пишет домой Герберт и как радуется ее письмам… Эта связь продолжалась весь 1911, 1912 и начало 1913 года, и назвать ее, в отличие от других увлечений Уэллса, «романом» никак нельзя. Его чувства оставались незатронуты, ее тоже. К этому времени она была уже вдовой, но отбивать его у Джейн не собиралась, ибо, по глубокому ее убеждению, в мужья он не годился. Он требователен, капризен, да к тому же сейчас он с нею изменяет Джейн, а потом начнет с кем-то еще изменять ей. Он даже и любовником-то был далеко не идеальным: все эти ежедневные письма жене, его радость, когда он получает письма от нее, – кому это понравится? И еще: даже сейчас, когда он жил у нее в доме, она все равно чувствовала, что главное для него – работа. Ею он никогда не согласится пожертвовать. А близкой женщиной – пожалуйста, хоть завтра! Он, со своей стороны, тоже кое-что примечал. Шале «Солей» («Солнце») было с самого начала построено с мыслью о будущих любовных утехах. Между спальней хозяйки и комнатой для гостей была потайная дверь, заставленная шкафом. Шкаф легко отъезжал на колесиках, и любовники избавлялись от необходимости пробираться друг к другу через площадку. Дом Элизабет всегда был набит гостями, так что с вечера они с Гербертом желали друг другу спокойной ночи и чинно расходились по своим комнатам, после чего тут же отодвигали шкаф. Подобная предприимчивость в любовнице Уэллсу только нравилась. Но были в ней другие черты, которые устраивали его гораздо меньше. Прежде всего – ее бессмысленная и глупая ревность к Джейн. Он ни разу не распечатал письма от жены без того, чтобы она не выказала ему своего недовольства. Она взяла в привычку передразнивать Джейн. Она и его все время старалась как-то поддеть. Только что на людях она была само очарование, и вдруг откуда-то вылезало существо эгоистичное, мелковатое, злобноватое. Словом, ни о какой глубокой страсти ни с той, ни с другой стороны и речи не было. Это был эпизод в его жизни, не более того.
В ее жизни тоже. К исходу 1913 года выяснилось, что дело идет к концу. Они расходились по своим комнатам, и каждый ждал, что другой первым отодвинет шкаф. Но ни он, ни она этого так и не сделали. Потом он сложил свои вещи и после короткого объяснения уехал домой. Через год началась война, и немецкая подданная графиня фон Арним забеспокоилась, как бы в Англии не конфисковали ее имущество. Она быстро вернулась в Англию, столь же быстро, с присущей ей деловитостью устроила развод одного из своих бывших любовников графа Джона Фрэнсиса Стэнли Рассела (1865–1931) – инженера-электрика, адвоката и видного фабианца, брата Бертрана Рассела – и из немецкой графини фон Арним сделалась английской графиней Рассел. С мужем она вскоре рассталась. Он написал пародию на ее анонимно изданную книжку «В горах», где мера сентиментальности, всегда ей присущая в литературе (не в жизни), оказалась слишком уж велика, а она в отместку написала роман «Вера», где как могла поносила и мужа, и всю его семью. Развода она ему, впрочем, не дала и так до конца своих дней и оставалась графиней Рассел. В жизни Уэллса она после этого возникала еще дважды. Когда в 1927 году он построил себе дом во Франции, она тоже построила себе дом неподалеку, и они иногда виделись. А в 1940 году, совершая свое лекционное турне по Соединенным Штатам, Уэллс обнаружил, что она уже живет во Флориде. Он получил от нее длинное веселое письмо, так же весело, с таким же чувством юмора ей написал, но ответа не пришло. Вернувшись в Англию, он узнал, что она умерла во сне. И ей и ему тогда уже основательно шло на восьмой десяток. Когда, расставаясь с Уэллсом в Швейцарии, Элизабет попрекала его за то, что он не принимал их роман всерьез (правда, она и сама не принимала его всерьез, но тут трудно требовать какой-либо логики), она была совершенно права, ибо все время, пока они были близки, он был в первую очередь занят устройством своего семейного очага в Англии. Точнее – переустройством. Или, если быть совсем точным, – одним из очередных переустройств. Потребность без конца менять дома у него с возрастом не уменьшилась. А на сей раз для этого было больше оснований, чем когда-либо. Выкидывая Джейн с детьми из Спейд-хауса, он следовал безотчетному инстинкту, подсказывавшему, что каждая перемена в его жизни должна сопровождаться переменой жилища. Но дом на Черч-Роу, 17, предназначался для Джейн, с которой он тогда собирался расстаться. Самому же ему этот дом очень не нравился. Он был мрачным, тесным, холодным. К тому же при нем не было участка земли, где Джейн могла бы заниматься своим любимым садоводством. Снимая дом для Джейн, он об этом как-то не подумал, но сейчас, живя в нем сам, чувствовал, насколько ему не хватает сада и цветника, – он ведь так привык в Спейд-хаусе размышлять, расхаживая по дорожкам. И еще одно мешало ему любить свой лондонский дом. Здесь он был слишком на виду. А при его образе жизни этого лучше было избегать. Он и Элизабет постоянно изменял с какими-то поклонницами своего таланта, чьи имена стерлись потом из его памяти.
Конечно, скрывать здесь было уже нечего. Все давно обо всем знали и, что хуже всего – не восхищались им и даже не возмущались, а просто его жалели. Слова «помешан на женщинах» звучали применительно к нему отнюдь не метафорой. Это было уже нечто большее, нежели еще одно проявление его эксцентричности. Англичанам, как известно, к эксцентричности не привыкать, но вот к Уэллсу они не смогли до конца привыкнуть. Ну, а Джейн давно уже ничему не удивлялась. Разве что больше других его жалела. Она знала: его непрестанно захлестывают какие-то вихри. И знала еще: в известном смысле он поразительно к ней привязан. Что бы с ним ни случалось, она оставалась тем стержнем, вокруг которого вращалась его жизнь. История с Эмбер была единственным его срывом. После этого он и помыслить не мог о том, чтобы оставить жену. Так и сейчас. Где-то в Швейцарии была фон Арним, а здесь, в Англии, шла совсем другая жизнь. И настала
