Иоанн Кронштадтский - Одинцов Михаил Иванович
Как ни плохо было временами здоровье Иоанна, но он не оставляет без внимания свершающиеся в России политические, общественные события, включая и ситуацию в Государственной думе. Третьей думе суждено было вплотную подступиться к обсуждению вероисповедных законопроектов. Среди намеченных к обсуждению наиболее важными и принципиальными были законопроекты «Об изменении порядка перехода из одного исповедания в другое», «Об инославных и иноверных обществах», «Об отношении государства к отдельным вероисповеданиям», «Правила о старообрядческих и сектантских общинах». Все вместе, оставшись от революционной поры, когда власть обещала вероисповедные реформы, они направлены были на принципиальное изменение во взаимоотношениях государства и религиозных объединений. Однако поражение революции и поправение Думы делало их «непроходимыми», но это не остановило оппозицию, и она вступила в бой за принятие этих законопроектов. Ей противостояли партийные фракции, ориентировавшиеся на Столыпина и на сохранение в России православно-христианского государства. Но Иоанну Кронштадтскому суждено было присутствовать лишь при увертюре жесточайших парламентских баталий вокруг религиозных свобод. Его симпатии и поддержка, конечно, на стороне правых, проправительственных сил. Он не сомневается в антипатриотизме оппозиционных (кому?! — царю!) депутатов Третьей думы и просит Бога: «Господи, Владыка царств и народов! Разгони вскоре изменческую Думу Государственную, — да не будет ни одного из членов ея; избери угодных Тебе людей».
Достается от Иоанна людям известным и пишущим. Вот он дает резкую отповедь писателю В. Розанову, который, по его мнению, «ругает и хулит святыни». Он призывает Господа: «Запечатлей уста и иссуши пишущую руку у В. Розанова… защити Церковь Твою, поносимую от писаки Розанова… Смири его!»
Неустанно, как и ранее, обрушивается Иоанн на Льва Толстого. По его характеристике — «еретика, превосшедшего всех еретиков; богохульника, злейшего безбожника, смутившего весь мир». Заклинает: «Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостью своею посмердивший всю землю».
Иоанн всегда считал, что в основе многих народных бед лежит христианская непросвещенность народа. Нести истину Христову своим пасомым он считал главным делом священника. Он и Церковь в целом призывал к делу живой проповеди среди народа. Оттого-то заинтересованно реагирует Иоанн на обсуждение в феврале 1908 года в Синоде миссионерского дела. При Синоде учреждено было Особое совещание по делам внутренней и внешней миссии. В мае совещание утверждает новые «Правила об устройстве внутренней миссии православной церкви». В соответствии с ними миссия рассматривается как обязательное, организованное и постоянно действующее «епархиально-народное учреждение», то есть она становилась не только обязанностью специальных деятелей миссионеров, но и «всего народа». Все виды этой деятельности — церковноприходская, пастырско-приходская, специальная, состоявшая из уездного и епархиальных миссионеров, — направлялись и координировались правящими епископами, епархиальными советами и иными учреждениями, находящимися непосредственно в ведении епископа[272].
Одновременно принято было решение об организации повсеместно пастырских миссионерских курсов и о регулярном созыве епархиальных и всероссийских миссионерских съездов. Уже в июле 1908 года в Киеве был организован 4-й Всероссийский миссионерский съезд. В его программу помимо собственно миссионерских тем были включены вопросы об отношении к новой вероисповедной политике государства и законопроектам Министерства внутренних дел о свободе совести.
Одновременно с Миссионерским съездом в Киеве проходил Всероссийский съезд монархистов под председательством Дубровина. Виднейший из деятелей этого съезда протоиерей Восторгов на Миссионерском съезде выступал с основными докладами по церковно-политическим вопросам. Он обрушился на Государственную думу, которую, по его словам, рано или поздно постигнет участь суздальских волхвов, прорицавших, что Днепр потечет вспять, и повешенных за это князем Олегом. В принятых съездом итоговых тезисах, составленных Восторговым, фактически отвергался указ о веротерпимости (1905) как умалявший значение православной церкви.
Тревожность в настроении дополнялась чувством вины, которую Иоанн стал испытывать перед теми, с кем в прошлом его связывали те или иные обстоятельства церковной службы и жизни. Он видит их во снах и как наяву с ними разговаривает. Это и П. Н. Яниш, бывший директор Кронштадтской гимназии, и священник Федор Надеждин, и Александр И, и митрополит Санкт-Петербургский Исидор… Поучительность снов Иоанн видел в том, что они ему напоминали о его «несовершенстве», его промашках, ошибках и обидах, его «беспамятстве», выражавшемся в том, что не поминал в храме, не помнил в душе и сердце.
Последняя дата в предсмертном дневнике — 11 ноября. Перед ней есть несколько записей — о проведенной в Андреевском соборе ранней литургии, о «жизненности, святости и досточтимое™» православной церкви по сравнению с «безжизненной» католической; здесь же — призыв к воспитателям молодежи «спешить исправиться» перед грядущим Страшным судом и воззвание ко всем без исключения подумать о словах: «Аще кто не имеет Духа Христова, тот и не Его».
Болезнь… Кончина… Похороны
В начале декабря 1908 года болезнь вновь обострилась. Иоанн сделал все приготовления на случай смерти, подписал духовное завещание, по одному из пунктов которого на содержание престарелой супруги оставлялось десять тысяч рублей. Остальные средства и все принадлежавшие отцу Иоанну ценности завещались Иоанновскому монастырю на Карповке.
Пока сохранялись силы, Иоанн неопустительно служил в соборе. Вот и 10 декабря он вновь совершил литургию в Андреевском соборе и даже проповедь сказал. При совершении Таинства он уколол себя копием и после, стоя на солее, повернулся к близ стоящим и сказал, указывая на сочившуюся кровь: «Вот я себя заклал!» Паства будто почувствовала, что батюшка уходит навсегда. Стоны, крик, плач поднялись… Картина эта так потрясла батюшку, что он плакал, как ребенок. По его велению после литургии из алтаря на амвон вынесли кресло, и, сидя в нем, Иоанн долго поучал народ, советовал помнить его заветы: молиться, любить Бога[273]. Спустя несколько часов уставшего пастыря, как пишут очевидцы, «вынесли из собора на руках». Как оказалось, это было последнее публичное появление Иоанна и последнее его церковное служение[274].
В последующие дни Иоанн безвыездно находился дома. По утрам, пока были силы, причащался и заходил в комнату жены, которая тоже в это время болела и не вставала, и приобщал ее сам со словами: «Господь мой и Бог мой! Со страхом Божиим и верою приступим. Прими Тело и Кровь Христовы. Мир тебе, старица, поздравляю тебя».
Но с каждым днем все заметнее было, что силы оставляли Иоанна. Ему не хватало воздуха, и он просил вывезти его на улицу. В конце концов просьбе уступили и 17 декабря, усадив в экипаже и укутав в одеяла, «вывезли на воздух». Но поездка не пошла на пользу: пастырь простудился и по возвращении окончательно слег. Не имея сил вставать и видеть жену, просил передать ей: «Скажи жене, что она всегда со мной, и я всегда с нею». Это были последние слова, сказанные Иоанном Елизавете Константиновне, которые она потом часто вспоминала и утешалась ими.
— Какое сегодня число? — спросил неожиданно Иоанн утром 18 декабря у игуменьи Ангелины, находившейся возле его кровати.
Получив ответ, сказал:
— Слава Богу, еще два дня, все успеем сделать.
В этот же день к нему явился со Святыми Дарами ключарь Андреевского собора протоиерей Александр Попов. Иоанн хотел сам встретить и принять причастие, но силы оставили его, и находившимся в комнате едва удалось поддержать старца. Вскоре он впал в забытье, сменявшееся тяжелыми стонами, свидетельствовавшими о тяжелых страданиях больного. Так прошла ночь на 19 декабря. На следующий день Иоанн снова причастился Святых Тайн. Позднее приходил псаломщик И. П. Киселев, в сопровождении которого батюшка прошел через всю квартиру и потом, сев в кресло, впал во временное забытье.
