Русская Вандея - Иван Михайлович Калинин
– Что за чушь! Для свинины и раньше никогда особых складов не устраивали. В Питере же теперь и самой свинины днем с огнем не разыщешь.
– Много ты, прокурор, понимаешь. Черкесы-то, кабардинцы, нешто не мусульмане? Разве не схватятся они за кинжалы, когда прочтут такую вещицу. Цель прессы знаешь? Агитация!
– «Московские газеты сообщают, – преподносил публике очередную чушь «Полтавский День» в сентябре, – что недавно футурист Гольдшмидт поставил себе памятник в Москве против Большого театра.
Памятник был сделан в виде юноши в костюме Адама с женским бюстом. Но толпа разбила памятник, за что многие арестованы чекой; есть и расстрелянные»[286].
«В Москве, на Лобном месте, – повторяли «Донские Ведомости» в июне 1919 г. вымысел екатеринодарских газет, – поставлен деревянный памятник Стеньке Разину, построенный из железнодорожных шпал. Одна сторона памятника гладкая, другая закругленная, на которой вырезана голова Стеньки; по бокам две фигуры казаков, у ног Стеньки шпала, изображающая персидскую княжну, сидящую на диване, сделанном также из шпал»[287].
Если судить по белым газетам, то вся советская действительность – сплошной анекдот, нелепица или кошмар.
«В Красной армии вводится дисциплина», – с изумлением сообщали газеты в ноябре 1918 года.
Никто этому не хотел верить.
– Какая же может быть дисциплина у большевиков? Ведь их стихия – хаос и разрушение.
Однако эти разрушители одним взмахом смяли созидателей.
«Пустое! – утешали газеты. – Все эти успехи не более, как мыльный пузырь».
Скоро-скоро, знать, окончится война:Надвигается последняя волна.Было восемь, все разбилися,Мелкой брызгой распылилися.Страшный ворог ураганом завывал,Обессилел, и послал девятый вал[288].«Положение на фронте не представляет ничего страшного, – разглагольствовал Сисой Бородин в «Донской Речи». – Квази-успех красных объясняется, с одной стороны, громадным численным превосходством красных, а с другой – тем, что главковерху путем подбора командиров частей удалось создать в наступающей армии некоторое моральное напряжение, заставляющее ее двигаться вперед с мужеством обреченных. Но этот искусственно привитый им подъем заметно падает. Красная пехота весьма слабого боевого качества. Интенсивно работает лишь красная конница. Не за горами момент, когда наши крепкие духом части погонят их назад с такою стремительностью, как гнали летом. Если только нам удастся разбить их конницу, то большевистская волна откатится на этот раз уже окончательно, и Совдепию спасать будет уже некому»[289].
Не только тыловой стратег Бородин, но и сам командующий Донской армией ген. Сидорин категорически заверял, что временные успехи Красной армии не более как через два месяца будут ликвидированы, а обстановка на фронте настолько изменится в нашу пользу, что мы вновь быстро погоним к северу красные банды[290].
Все, кто мог, утешали.
«Успокойтесь! «Кривой Джимми» остается в Ростове и никуда не едет», – оповещал публику путем газетных объявлений шантан[291].
А «Великая Россия» в номере от 6 декабря (Николин день) чистосердечно заявляла:
«Сегодня остается только по примеру предков и отцов смиренно умолять:
«Святителю, отче Николае, моли бога о нас»[292].
XXIV. Драп великий
Ген. Богаевский, выборный донской атаман, иногда подписывал хлесткие и бодрящие приказы.
Необходимость требовала от него и теперь сказать что-либо по поводу грозных событий. Он не заставил себя долго ждать.
«Я буду предавать суду всех, кто сеет лживые слухи о положении на фронте, об угрозе безопасности населения и т.д. Распространяют эти слухи большевистские агитаторы, все те, кто верят не официальным сводкам, а разного рода «очевидцам», по большей части дезертирам и трусам, и, к стыду нашему, среди распространителей этих слухов бывают офицеры и генералы», – писал атаман в приказе от 12 декабря за № 2200.
Если будущий историк гражданской войны станет составлять характеристику этого белого вождя, основываясь на приказах за его подписью, то может допустить грубейшие ошибки.
Грозный и неустрашимый на бумаге, на деле он не так далеко уходил от тех, которых бичевал в своем произведении № 2200.
Будучи в начале декабря в Таганроге, на каком-то обеде, он сказал такую безутешную речь, что даже ставка Деникина всполошилась. Еще задолго до великого драпа он отправил свою супругу в Новороссийск. Рассказывали, что атаманшу и ее имущество отвозил специальный поезд, к которому было прицеплено два вагона с углем в качестве валюты.
Чтобы гарантировать Ростов и Новочеркасск от местных большевистских выступлений, атаман в начале декабря приказал сформировать дружины самообороны, на манер харьковских дружин «для защиты очагов», доказавших свою бесполезность и бессмысленность.
Все более или менее благонадежные элементы ежедневно сгонялись на площадь для нелепой маршировки на морозе. Винтовки, однако, поопасались выдать этим защитникам города.
Составили было план эвакуации. Для тыловых учреждений Дона, по соглашению с Кубанью, предназначалась громадная станица Кореневская, в 45 верстах от Екатеринодара.
Быстрое наступление неприятеля смешало все карты. Красная армия заняла каменноугольный район, окончательно отрезав Украину от казачьих областей. Деникин начал спешно эвакуировать добровольческие учреждения из Таганрога и Ростова. Стольный город остался за флангом.
Донские власти успели отправить только два поезда в Екатеринодар. В одном увезли сенат, созданный Красновым первоначально для Дона, но потом начавший функционировать в качестве высшей кассационной инстанции для всего юга. В другом уехали семьи высших должностных лиц Дона.
В Ростове образовалась пробка. Темные личности из числа железнодорожников не преминули воспользоваться моментом и обобрали даже сенаторов. Чтобы поскорее выбраться из опасной зоны, высшие блюстители правосудия вынуждены были сунуть кой-кому 100 000 рублей на смазку колес. Этим последним актом закончилось существование верховного южнорусского судилища, состоявшего из обломков царского правительствующего сената[293].
Красная армия определенно шла на Новочеркасск.
Ген. Богаевский иногда объезжал верхом на лошади засыпанные снегом площади, где обучались ратному строю дружины самообороны. Но он нагонял еще большую грусть своим унылым видом. Тихий, безжизненный, воодушевлявшийся только за хорошо сервированным столом, здесь, среди чуждых ему народных масс, он чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, что сказать своим подданным. И всякий понимал, что этот тягостный объезд атаман совершает из приличия, для проформы.
Город между тем превращался в военный лагерь. Его загромоздили подводы войсковых частей и беженские.
Как назло, стояли холода. Казаки и солдаты, вламываясь в опустевшие квартиры для постоя, усердно громили их.
В учреждениях работа остановилась.
Начальник дружин самообороны ген.-лейт. П.Х. Попов, один из «приказчиков души Каледина», распорядился было выставить караул на окраинах города. Дружинники, узнав об этом, окончательно разбежались и спрятались по домам, предпочитая защищать свои очаги от грабителей.
Донское правительство еще в середине декабря отдало приказ окружной страже мобилизовать решительно весь колесный транспорт, какой только имелся в станицах. Скоро пустые подводы начали прибывать в город.
Для нашего суда дали две подводы на двадцать восемь душ. Затем еще добавили две поломанных. Каждый из нас мог взять с собой только небольшой запас белья и одежды.
В Новочеркасске я жил у нашего председателя
