Роберт Масси - Николай и Александра

Государь был глубоко уязвлен тем, что имя и честь его супруги обливается грязью. «Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы, – признался он Коковцову. – Сейчас у меня на руках куча неприятных дел, которые я хочу покончить до выезда отсюда». Ни царь, ни императрица не представляли себе, что такое свобода печати, и не понимали, почему министры не могут запретить появление лживых, клеветнических измышлений. Между тем и министры, и императрица-мать сознавали, что беде можно помочь не запретами, а удалением Распутина от престола. Мария Федоровна вновь пригласила к себе Коковцова. Часа полтора оба говорили о Распутине. Она горько плакала и обещала поговорить с сыном, хотя и не надеялась на успех. «Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя, – проговорила вдовствующая императрица. – Она искренне верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье».

Назрело обсуждение роли Распутина и на заседаниях Государственной думы. Председатель Думы, грузный Михаил Родзянко, в прошлом кавалергард, был выходцем из аристократической семьи, и его политические взгляды немногим отличались от взглядов какого-нибудь английского сквайра. Сама мысль о дебатах по поводу отношений между Распутиным и царской семьей казалась ему оскорбительной. В поисках совета он тоже посетил вдовствующую императрицу и услышал те же сетования. «Государь так чист сердцем, что не верит в зло», – сказала она.

Тем не менее Родзянко стал настаивать на аудиенции у государя. Он придавал предстоящей встрече такое значение, что перед этим отслужил молебен в Казанском соборе. Придя во дворец, после доклада по текущим делам он перешел к главному. Он заявил, что намерен говорить о старце.

В своих мемуарах Родзянко приводит диалог с царем: «…Я имею в виду… старца Распутина и недопустимое его присутствие при дворе Вашего Величества. Всеподданнейше прошу вас, государь, угодно ли вам выслушать меня до конца или вы слушать меня не хотите, в таком случае говорить не буду». Опустив голову, император произнес: «Говорите…» И Родзянко продолжал: «Ваше Величество, присутствие при дворе, в интимной его обстановке, человека, столь опороченного, развратного и грязного, представляет собой небывалое явление в истории русского царствования…» Говорил Родзянко долго, он перечислил обвинения в адрес Распутина, в том числе предъявленные Феофаном и Илиодором, которые осудили лжесвятого и пострадали за это. Главные из них он привел. Далее Родзянко продолжал:

«– Читали ли вы доклад Столыпина? – спросил меня государь.

– Нет, я знал о нем, но не читал.

– Я ему отказал, – сказал государь.

– Жаль, – ответил я, – всего этого не было бы».

Император, на которого произвели впечатление честность и добросовестность Родзянко, поручил тому лично произвести расследование личности и деятельности Распутина. Родзянко тотчас затребовал свидетельства, собранные Святейшим Синодом и переданные Столыпину, который на их основании и составил первый доклад.

На следующий день в Думу приехал товарищ обер-прокурора Даманский и заявил, что имеет поручение получить обратно все дело о Распутине. «Я выразил удивление такому требованию, – вспоминает Родзянко, – и сказал, что раз состоялось высочайшее повеление по данному делу, то оно может быть отменено только таким же путем – высочайшим повелением или словесно переданным через генерал-адъютанта или статс-секретаря, или письменным повелением. Тогда Даманский, несколько волнуясь, путаясь и понизив голос, стал мне объяснять, что… это требует одно очень высокопоставленное лицо.

– Кто же это, Саблер? – спросил я.

– Нет, повыше, – махнув рукой, ответил Даманский.

– Да кто же? – сказал я, делая удивленное лицо.

Помявшись немного, Даманский отвечал:

– Императрица Александра Федоровна.

– В таком случае передайте Ее Величеству, что она такая же подданная своего августейшего супруга, как и я, и что мы оба обязаны в точности исполнять его повеления. А поэтому я ее желания исполнить не могу».

Оставив бумаги у себя, Родзянко составил-таки доклад, но, когда он испросил у царя новую аудиенцию, чтобы представить доклад, ему было отказано. Тем не менее председатель Думы отправил доклад царю. Император читал его в Ливадии, где в то время находился Сазонов, министр иностранных дел. Впоследствии Сазонов беседовал с великим герцогом Гессенским Эрнстом, братом государыни, который гостил в Крыму. Покачав головой, великий герцог произнес: «Император святой и ангельской души человек, но он не умеет справиться с женой».

Через два года после назначения его на пост премьер-министра Коковцов был смещен. И снова в том повинен был Распутин. Назначая Коковцова министром финансов, царь заявил: «Помните, Владимир Николаевич, что двери этого кабинета всегда открыты для вас по первому вашему желанию». Когда Коковцов передал царю текст выступления перед Думой о бюджете на 1907 год, изучив его, император вернул текст, на котором было начертано: «Дай Бог, чтобы новая Государственная дума спокойно вникла во все это прекрасное изложение и оценила, какое улучшение достигнуто нами в такой короткий срок после всех ниспосланных нам испытаний». Императрица поначалу тоже была расположена к Коковцову. После назначения его на пост министра финансов она сказала: «Я хотела вас видеть только для того, чтобы сказать вам, что государь и я, мы просим вас всегда быть с нами совершенно откровенным и говорить нам правду, не опасаясь, что она иногда нам будет неприятна. Поверьте, что даже если это минутно неприятно, то потом мы же будем благодарны вам за это».

Однако расположения Александры Федоровны и ее желания услышать правду как не бывало после того, как газеты стали нападать на Распутина. Коковцов понял, что произошло, и даже посочувствовал императрице.

«Я… видел очевидные знаки внимания со стороны самой императрицы, когда, несомненно с ее ведома, я был назначен председателем Совета министров, а затем началась в самой острой форме кампания в Думе и в печати против Распутина…» Вместо того, чтобы приказать именем государя, Коковцов развивает теорию о том, что «…нельзя получить в руки способов укрощения печати. Но все резко изменилось разом после посещения меня Распутиным и доклада моего о нем государю. С этого дня следует считать мое удаление неизбежным, [хотя] государь оставался еще целых два года внешне прежним, милостивым ко мне, – вспоминал Коковцов. – Императрица была глубоко оскорблена тем шумом, который подняла Дума и печать кругом Распутина и его кажущейся близости ко двору… На ее верование в то, что каждому дано право искать помощи от Бога там, где он может ее найти, на ее искание утешения в величайшем горе – неизлечимой болезни их наследника, их единственного сына и продолжателя династии, на их надежду найти исцеление в чуде, доступном только Богу, совершено, по ее понятию, самое грубое нападение, и святость их домашнего очага сделалась предметом пересуд печати и думской трибуны… Виноват более всех, конечно, председатель Совета министров… Такой председатель не может более оставаться на месте; он более не царский слуга, а слуга всех, кому только угодно выдумывать небылицы на царскую власть и вмешиваться в домашнюю жизнь царской семьи».