Александр Жолковский - Напрасные совершенства и другие виньетки

Это я не к тому, что Гитлер, Сталин и Пол Пот – не очевидное зло, а к тому, что мотивы их поклонников не всегда сводятся к продаже репутации за чечевичную похлебку.

Так, Горький, зазываемый Сталиным в СССР с помощью кнута и пряника, конечно, мог бояться – в случае отказа вернуться – лишения огромных тиражей и гонораров, а то и прямого насилия над ним или его семьей (кнут), и соблазняться материальными благами, разнообразными почестями и даже возможностью заступаться за гонимых литераторов – в случае возвращения (пряник). Но самой большой потерей для него была бы (тут я следую за хорошо знавшим его в те годы Владиславом Ходасевичем, неплохо разбиравшимся, кстати, и в нашей теме – автором книги “Некрополь. Воспоминания”) потеря символическая – утрата статуса Великого Пролетарского Писателя. Соотношение выдумки и правды являлось центральной темой его жизни и творчества, причем предпочтение он отдавал выдумке, а главной его выдумкой был его лубочный самообраз, созданный в “Детстве” и тщательно разрабатывавшийся на протяжении последующей писательской карьеры. И во власти Сталина, вождя мирового пролетариата, было сорвать с него эти писательские лычки и разжаловать его в простые буржуазные эмигранты.

На такую утечку символического капитала он пойти не мог – тем более что прекрасно всю эту семиотику понимал. Недаром его “На дне” кончается красноречивой в этом отношении репликой (одного из героев, Сатина, в ответ на сообщение, что другой, Актер, “удавился”, то есть повесился): “Эх… испортил песню… дур-рак!”

Так же высказывался и сам Горький:

“Великое множество раз, совершая какой-нибудь поступок, который был ему не по душе или шел вразрез с его совестью, или, наоборот – воздерживаясь от того, что ему хотелось сделать или что совесть ему подсказывала, – он говорил с тоской, с гримасой, с досадливым пожиманием плеч: «Нельзя, биографию испортишь». Или: «Что поделаешь, надо, а то биографию испортишь».” (Ходасевич).[93]

Ирония судьбы Горького состоит в том, что он – вольно ли или невольно – героически, как и подобает поэту, принес себя в жертву своему авторскому мифу. В этом смысле он отчасти напоминает заглавного героя фильма Роберто Росселини “Генерал делла Ровере” (1959). Если кто помнит, там фашистский комендант заставляет мелкого жулика (его играет Витторио де Сика) выдать себя в тюрьме за убитого вождя Сопротивления (действие происходит в 1944 г.) генерала делла Ровере, чтобы через него раскрыть тайную организацию партизан. Тот сначала берется за эту роль цинично, но постепенно проникается ею настолько, что в конце концов предпочитает погибнуть героем – в глазах тюремщиков, партизан и своих собственных.

Так что самой необходимостью выбирать себе некролог ни Горького, ни многих других в тупик не поставишь. Другое дело, что выбирать надо уметь. От Ленина он уехал, а к Сталину приехал. Беда ведь не только в том, что и кончилось для него все очень печально, и некролог – в глазах многих – подпорчен. Но и в том, что какой же ты писатель, если Сталина раскусить не можешь (или Сталина можешь, а Путина уже слабо – случай Солженицына)?! Акунин советует просто “держ [аться] подальше от диктаторов и авторитарных правителей (а лучше вообще от всяких правителей”). Но что, если гражданский пыл не дает покоя?! А вот что: некрологи таких авторов становятся производными от некрологов сильных мира сего: куда вырулят те, туда вынесет и этих. И прощай мечты о власти слова.

…От мастеров культуры и вообще великих обращусь к более рядовым товарищам, ибо политика и история, во всяком случае по Толстому, делается не на верхах, а в народной гуще, в глубинах культурного кода.

Я случайно знаю историю с увольнением одного достойного, но сравнительно незаметного работника научного фронта со скромной, скудно оплачиваемой должности. Кому-то из начальства она, тем не менее, видимо, понадобилась, ну и предложили работнику уйти с нее по собственному желанию. И вполне интеллигентный и даже слегка белоленточный замдиректора стал его увещевать, что, дескать, подайте заявление, все равно ведь уволят, а так вам же лучше, тем более многие – разумеется, не я – полагают, что вам эти четверть ставки не очень-то и нужны… На что увольняемый процитировал образованному начальнику казус с лесковским, а главное, деляновским, некрологом. И тогда просвещенный начальник немного почесал в бороде и нашел более или менее удобоваримый компромисс. И правильно сделал, потому что вскоре умер, так что вопрос о некрологе оказался не совсем праздным.

P. S. Проницательный читатель спросит, ну, а вы-то сами, после ваших наездов на Ахматову, на какой некролог можете рассчитывать? Вопрос в точку. Но ведь мой тезис именно в том и состоит, что не хлебом единым жив человек, каждый старается для своего некролога, как его понимает.

Примечания

1

Жолковский А. К., Армей, плейнбол, жало // А. К. Жолковский. “Звезды и немного нервно”. М.: Время, 2008. С. 13.

2

Д. С. Рыбакова (1904–1954), музыковед.

3

Отчим – Л. А. Мазель (1907–2000), музыковед.

4

См. виньетку “Шестидесятники”, с. 133–139.

5

Писано в начале 2000-х.

6

Теперь уже почти шестьдесят.

7

Позже я пару раз обнаружил его у Бродского – в 3-м фрагменте стихотворения “Песня невинности, она же – опыта”: … и слово сие писати / в tempi следует нам passati, то есть в темпе следует нам поссати, и в последнем из “Двадцати сонетов к Марии Стюарт”: В Непале есть столица Катманду – к остальному тексту Катманду не имеет никакого отношения и, скорее всего, вставлено ради удовольствия всуе упомянуть манду, не исключено, что на пари с кем-нибудь из собутыльников.

8

Кажется, и вправду уже приказал долго жить.

9

Ф. А. Дрейзин (1935–1989), лингвист, литературовед.

10

Целевая (конечная) причина (лат.).

11

В. В. Медведев (1931–1999).

12

Мама, или Как важно не читать “Что делать?”//Еврейское слово. 2005. № 32 (255).