Иван Дроздов - Разведенные мосты

И я невольно думал: а может, и бывают среди банкиров «краснокоричневые»? Был же у нас генерал Рохлин!.. И Борис Петрович Миронов, великий патриот России, каким-то чудодейственным способом сделался министром по печати в ельцинском правительстве. Но, может быть, и вот этот?.. И, наверное, еще можно назвать несколько имён, но Рохлин же не был банкиром? Но тогда кто же передо мной? И как же это я, профессиональный литератор, инженер человеческих душ, а никак не могу определить, что же это за фрукт, мой собеседник?..

Наум Гранский, развивая передо мной свои умозаключения, тоже, видимо, испытывал затруднения, и, может быть, даже он сожалел, что распахнул так широко свою смятенную душу; он всё чаще прерывал ход своих мыслей, устремлял свой взгляд в окно, из которого открывался весь тыловой двор банка, где собиралось всё больше людей, — тут появлялись и женщины, видимо, жёны дружинников, а может, в дружине банкира был и женский отряд. В дальнем углу в беседке колготилась стайка ребят школьного возраста; я смотрел на них и думал: «У него и ребята есть, и, наверное, девочки».

В северной столице, как и в Москве, пока ещё не очень заметно для глухого обывателя, но для людей наблюдательных, мыслящих зримо закипал котёл межнациональных отношений; люди на улицах, в парках всё чаще могли встретить белую девицу, гулявшую с негром, или женщину кавказского или восточного вида с детской коляской и со стайкой бежавших за нею ребятишек. Русские люди останавливались, с любопытством разглядывали молодую женщину, имевшую так много детей. Русскую-то молодую мать можно увидеть только с одним ребёнком, ну редко-редко за ней бежал ещё и второй, а чтобы вот так — целая стайка! — такое мы видим только у людей восточных.

Ну, и конечно же, такие живые, всё чаще повторяющиеся «картинки» не могут не вызывать у русских людей грустных размышлений: мы-то убываем, а их становится всё больше.

Банкир вдруг заговорил:

— Рохлин совершил ошибку: вслух сказал о своих планах. Он хотя и генерал, но нарушил главное правило развязанной с нами войны: молчать о своих планах. Сила нашего врага и заключается в том, что они говорят одно, а делают другое. Нынешний враг ничего не говорит о войне. И вообще: он делает вид, что никакой войны он с нами не ведёт. Нынешний враг улыбается. Его главное оружие — ложь. Недаром же нынешнюю войну называют информационной. А главный объект этой войны — молодёжь. Главный принцип — вывихнуть мозги, повернуть их задом наперёд. И так, чтобы человек смотрел на белое, а оно казалось ему чёрным, смотрит на чёрное, а оно кажется ему белым. В день по всем каналам по сто раз вам покажут бутылки пива с яркими наклейками и с ещё более яркими и даже могучими названиями: «Петровское», «Пугачёв», «Стенька Разин». И тут же: спортсмен-чемпион, популярный артист, заморское рок-поп диво. Вроде бы и не сказали: пиво — это хорошо, больше пейте пива… А в перевёрнутом мозгу отложилось: пиво — это сила, это красота, это кайф. И молодежь ходит по улицам и на глазах у всех пьёт пиво. И, конечно, зелёному недорослю и невдомёк, что его травят, что пиво изготовлено из эрзацпродукта, а чтобы этот недоросль и завтра потянулся к бутылке, в неё хитроумный хозяин пивного завода плеснул небольшую дозу наркотика. Попил молодой человек такого зелья месяц-другой, и он уже раб, он пленный, лишившийся свободы. Отныне он не может жить без пива, а того не ведает, что пиво это и совсем не полезный продукт, а оружие массового уничтожения. Пьющий пиво через два-три года уже больной человек, у него гастрит, а может, и того похуже. Страна лишилась воина и работника.

Итак, информация. Враг запустил ложную информацию и ею, одной только ею, выкашивает наши ряды. Ныне русский народ теряет полтора миллиона человек в год, завтра эта цифра удвоится. Вот чего не понял генерал Рохлин. Не понял и тут же был сражён. А чтобы народ не искал виновника его гибели, вновь сработала ложная информация: в убийстве генерала обвинили его жену Тамару. Ложная информация! Главное и почти единственное оружие нашего врага в навязанной нам войне. Мы этим оружием не владеем и потому пока пятимся назад, несём одни потери.

Я слушал банкира с тем всепоглощающим вниманием, на которое способны лишь малые дети. И, должно быть, вид у меня был растерянный и глуповатый. Я заметил это по тому, как испуганно и проникновенно смотрел на меня Гранский. Очевидно, в моих растворённых настежь глазах он прочёл застывший мучительный вопрос: «Да кто же вы такой, господин банкир Наум Гранский? Уж не артист ли, источающий такие архипатриотические речи?..»

И Гранский точно услышал этот мой вопрос, отвернул взгляд к окну, тихо проговорил:

— Вы мне не верите. Это меня не смущает, мне многие не верят. Я — человек-загадка. В моей биографии много тайн. А ещё больше тайн в моем поведении, в стиле жизни. Когда я служил на флоте и командовал подводным атомным крейсером, и матросы и офицеры скоро меня признали своим. И никого не смущали мои кудри, мои чёрные, как ночь, глаза.

После демобилизации меня пригласил профессор, ставший хозяином нашего города, и предложил мне «карликовый», как он сказал, банк. Я не удивился. И тогда не удивился, когда он спросил: «Гранские — это что, из одесситов?» Я ответил: «Нет, мы из гомельских». И ещё я подмигнул ему так, как умеют это делать только евреи, и сказал: «Не беспокойтесь. По этой части… по нашей… по самой главной части — у меня всё в порядке». И когда я уже взялся за ручку двери, чтобы покинуть его кабинет, он мне вдогонку сказал: «Вы мне нравитесь. Берите пока эти деньги, а я вам подкину еще миллионов триста». Я спросил: «Долларов или рублей?..» Он сказал: «Долларов, конечно!..»

Профессора затем вытолкнул из кресла его же помощник, не такой кудрявый, но с тем же чесночным запашком. Он долго меня не замечал, но потом мне позвонила его жена. Сказала: «Я видела вас на приёме у турецкого консула. Вы ко мне не подошли, но ничего. Людей независимых и гордых я уважаю и на следующей неделе прикажу перевести в ваш банк четыреста миллионов долларов». И перевела.

Помолчав с минуту, он заключил:

— Вот так, дорогой Иван Владимирович. Что вы на это скажете?.. Надеюсь, вы одобряете мои гешефты? В моей личной охране пятьсот человек. И все они русские. Сегодня они вневедомственная охрана, а завтра — полк народного ополчения. Уже готовый. Отмобилизованный. Одна моя короткая команда — и он превращается в стальной кулак, готовый крушить любую силу. Ну, вот. А в ваших книгах я такой силы не нашёл. В жизни она есть, но вы её не увидели. Вы уж извините, я человек прямой и говорю, что думаю. А теперь я бы хотел послушать и ваши суждения о современном моменте. Уверен: вы знаете много такого, о чём я и не догадываюсь. Ну, вот хотя бы и вопрос, который меня волнует и на который никто не даёт ответа: почему это так ведёт себя русский народ? Неужели он до сих пор не понял, что его убивают? Он что же, так глуп, что не может понять, что это за фрукты такие — Жириновский, Кох, Греф, Хакамада с чёрненьким мальчиком Немцовым? Да неужели он до сих пор не разглядел чудище всесветное Новодворскую? Что же с ним происходит, с этим хвалёным русским человеком? Да уж и в уме ли своём был Суворов, когда, опьянённый взятием Измаила, прокричал: «Я русский. Какой восторг!..»