Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - Евгения Нахимовна Строганова
Училась Елизавета в гимназии княгини A. A. Оболенской (1883–1890). Позже она вспоминала, что отец следил за ее учебой и не отпускал спать, пока не убедится, что все уроки приготовлены. Особенно внимателен он был к написанию сочинений: «Несколько раз он сам переправлял, мне же приходилось переписать начисто, затем он опять поправлял, и мне опять приходилось переписывать ‹…›. Иногда он ругал преподавателя: почему тот не дает соответствующие темы или, как он выражался, „кормит глупыми сочинениями“»[609]. Историю с сочинениями мемуаристы сохранили в разных версиях. С. А. Унковская, соученица Е. Салтыковой, вспоминала: «…мы писали иногда сочинения, заданные нам, на одну и ту же тему. Я писала всегда сама и довольно удачно, а ей иногда помогал отец и потом говорил мне: „А каков ваш учитель-то, Соня, поставил мне тройку с минусом за сочинение Море и пустыня ‹…›. Я его хочу пригласить ‹…› и прямо сказать: Да когда же я наконец, милостивый государь, пятерки дождусь? Этакий болван! И какие темы дает вам: Аничков мост. Ну, что тут напишешь? А это еще лучше: Язык народа – хранитель его славы. Идиот, совсем идиот!“» Это подтверждается рассказом Я. В. Абрамова о посещении Салтыкова, чьи слова он передает: «…не угодно ли написать сочинение „о пустыне и море“! Да ни одна из учениц не видела отродясь никакой пустыни, а вместо моря видела только „Маркизову лужу“ ‹…›. А то не угодно ли описать Аничков мост!..» И Михаил Евграфович рассказал анекдот о том, как будто бы ученицы целого класса явились на Аничков мост изучать его для сочинения ‹…›.
«Я сам уж попробовал написать сочинение ‹…› и ничего, слава богу, получил за свое сочинение тройку!»[610] Иначе писал об этом K. M. Салтыков, вспоминая об огорчении сестры, упрекнувшей «отца в том, что он ей испортил четверть». Но в любом варианте этот рассказ важен тем, что показывает внимание Салтыкова к делам дочери. Его заботы о том, чтобы она получила достойное образование, не прошли даром: Елизавета Михайловна знала три языка и «очень недурно играла на фортепиано, а впоследствии из нее выработалась недюжинная певица».
Елизавета Салтыкова
Долго и мучительно болевшего Салтыкова тяготила мысль о том, что его семья останется без средств к существованию и дети будут бедствовать. Стремясь обеспечить жену и детей, он в мелочах продумал содержание нотариального завещания. Завещая в собственность сыну права на свои сочинения, он предусмотрел, чтобы «половина чистой прибыли» отдавалась дочери. В случае смерти жены он просил Боткина приютить его детей: сына – до совершеннолетия, дочь – до совершеннолетия или замужества[611]. Юная Елизавета, находившаяся под влиянием матери, не могла в полной мере осознавать страдания отца, но несомненно сочувствовала ему. По словам Унковской, видимо, зная о добром отношении Салтыкова к ее гимназической подруге, Лиза в конце апреля сказала, что отцу «очень плохо, надежды никакой нет», и позвала зайти, чтобы попрощаться. Единственная из всей семьи, она находилась рядом с Салтыковым до его кончины, о чем Боткин писал Белоголовому: «…дочь была все время подле умирающего…»[612] Современник, присутствовавший на похоронах писателя, описывал его семью: «Дочь – подросток, лет 13–14, очень миловидная девочка, с умным, выразительным лицом. Она унаследовала от отца прекрасный склад лба, задумчивое выражение глаз; в остальном же сходна с матерью, до сих пор еще не утратившей красоты»[613].
Сведения о последующем периоде жизни Елизаветы Михайловны Салтыковой крайне скудны. Известно, что ее мужем стал барон Николай Александрович Дистерло (1871–1919), но дата их бракосочетания неизвестна. На основании ряда косвенных данных можно предположить, что это произошло в 1892 или 1893 г.:
в списке проживающих в Петербурге имя H. A. Дистерло появляется с 1893 г.[614];
как сообщает журналист Э. Гард со слов дочери Елизаветы Михайловны, в браке с бароном Дистерло ее мать прожила 8 лет[615];
супруги расстались не ранее 1901 г., о чем говорит тот факт, что в декабре 1900 г. Е. А. Салтыкова вела переговоры с А. Ф. Марксом о том, чтобы сумма в 1000 руб., причитавшаяся ей за издание произведений Салтыкова-Щедрина, была переведена на счет H. A. Дистерло[616].
Второй муж Елизаветы Михайловны, маркиз Эжен да Пассано, итальянский подданный, потомок старинного генуэзского рода, находился в России как представитель американской Electric Boat Company[617]. Семья располагала огромной квартирой в доме на Миллионной улице (№ 23, кв. 17), большим штатом прислуги, двумя автомобилями[618]. По словам И. И. Манухина, «Елиз‹авета› Михайловна (Лиза) была замужем вторым браком за итальянским маркизом и жила в Петербурге своей семьей, своей жизнью – светской, рассеянной, весьма далекой от забот о матери»[619].
В 1913 г. литературовед В. Е. Евгеньев-Максимов, собиравший материалы о Некрасове, обратился к Елизавете Михайловне с просьбой о доступе к архиву Салтыкова. В своих воспоминаниях он приводит ее ответ от 22 февраля:
«Милостивый государь,
Очень благодарна Вам за книгу и прочту ее с большим интересом, но я лично не могу ничем быть Вам полезной, τ‹ак› к‹ак› в имеющихся у меня бумагах моего покойного отца не нашлось ничего касающегося Некрасова.
Примите уверение в совершенном моем почтении,
Маркиза де Пассано»[620].
Ученый сомневался, что в архиве Салтыкова, многолетнего сотрудника Некрасова, не имеется никаких сведений о нем, но, иронически именуя Е. М. да Пассано «прекрасной маркизой», пишет, что смысл ее ответа, «несмотря на великосветски-любезную форму, был настолько категоричен», что ему пришлось этим ограничиться[621].
В августе 1917 г. Елизавета Михайловна с мужем и сыном от второго брака Андреем уехала из России. Эжен да Пассано получил назначение в Париж, где они жили в квартире на ул. де ля Бурдонне (av. de la Bourdonnais), 92. Здесь она и закончила свои дни; ее прах погребен в колумбарии кладбища Пер-Лашез[622].
Дочь не оставила воспоминаний о Салтыкове, но в 25-ю годовщину смерти
