Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

– Это верно, Машенька. Правда, за то время, что эти начальники находятся во власти, они успевают много сделать плохого.

– Да нет, Леша, это тебе сегодня не повезло. Многие из них достойные люди.

– Хорошо, моя ласточка, не будем спорить о чиновниках. У нас есть о чем ласковом и нежном поговорить вечером.

Машина резко затормозила, въезжая в пробку, которая, казалось, не двигалась совсем. Видимо, впереди была авария. Алексей Николаевич позвонил на работу, подтвердил, что обязательно будет, в случае задержки попросил подождать. Включил радио. Медленно, как будто из другого мира, выплывали, увеличиваясь в мощности звучания, трогательные слова:

«Какая простая ямщицкая песня, – подумал Зубов, – но сколько в ней правды жизни, нежности, любви. Вот истинная трагедия – когда “с молодою женой мой соперник стоит”! Вот, когда надо рыдать! А что это я расхныкался? Моя любимая со мной, дети, внуки здоровы, успешны, умны. А чиновники – Маша права – приходят и уходят. А я остаюсь, потому что много добрых дел еще должен успеть сделать!»

Это понимание настоящих ценностей жизни, подсказанное старинным романсом Юрьева, утешило страждущую от обид и непониманий душу заслуженного строителя.

Но романс кончился, Алексей Николаевич смотрел в окно медленно двигающейся машины, и мысли опять возвращались к возмутительной встрече с главой, которая выводила на осмысление общегосударственных и общечеловеческих вопросов нашего времени.

Можно ли вообще обойтись в жизни без чиновников? Вряд ли, многое с ними связано в наш сложный технический век. Помогут ли в беде? Но ведь слово «помощь» в должностных обязанностях чиновника не записано. Эта категория из философии или даже из богословской терминологии. Зубов вспомнил, что однажды пытался прочитать «Слово о законе и благодати…», созданное митрополитом Илларионом в XI веке. Конечно, не дочитал, но главное понял. В «Слове» древний богослов противопоставляет смысл понятий «закона» (человеческого, выдуманного такими чиновников) и «благодати» (жизни по совести, по нравственному смыслу, по Божиим заповедям). Митрополит Илларион не против закона, но показывает его подчиненность, зависимость от благодати, которая открывает истинные смыслы человеческих отношений, отраженные в Благой вести, то есть в Евангелии.

Сегодня многие чиновники обязательно присутствуют на церковных службах (модно, да и пример Высочайший есть), важно держат свечки, даже крестным знамением себя осеняют (хотя некоторые путаются и крестятся на католический манер, то есть не справа налево, как должно православным, а наоборот). Но не обретают, кажется, они благодати в храме. Не осознают истинных человеческих ценностей, не расточают драгоценностей человеческого духа на своих жизненных путях – любви к ближнему, помощи просящему, милосердия, нестяжания, жертвенности и многих других.

А ведь при советской власти, кажется, было по-другому. Огромное количество министерств, гениально придуманная система организаций, где работали миллионы человек. Уверенность в завтрашнем дне. Но вмиг все рухнуло. Остались руины разоренных хозяйств и толпы безработных.

Крах прежней жизни был трагичен. Зубов с болью вспомнил свой огромный трест, руководителем которого стал по воле коллектива в тяжелейшее время: тысячи сотрудников, отличных специалистов разных профилей, остались без работы, оказались вообще без надобности. И помощи ждать было неоткуда. Появившиеся новые чиновники разводили руками, наивно повторяя лозунги Остапа Бендера:

– Радуйтесь, вы свободные люди! Рынок и заграница нам помогут!

Тогда никто не понимал, что такое свобода, зачем она нужна. Потом прояснилось: кто-то волен орудовать пистолетом, кто-то обеспечивать пропитание продажей своего интеллекта или внутренних органов, кто-то тяжелым физическим подневольным трудом.

Таял огромный трест, уходили люди, кто на базар – торговать, чем придется, кто в разбойники. Приметы этой жуткой картины и сейчас перед глазами Зубова.

…В кабинет вошли три молодых человека. Не спрашивая разрешения, вольготно расположились на диване. На его удивленный взгляд старший нагло спросил:

– Не узнал, что ли?

– Не узнал, – сдержано, не показывая волнения, ответил Зубов.

– Тем хуже для тебя, – хохотнул другой из незваных гостей.

Директор по жаргону понял, что перед ним вчерашние зеки, а ныне свободные граждане новой страны.

– Надо платить, начальник, – вызывающе зевнул третий.

– За что? – уже глядя на гостей исподлобья, сдержано ответил Алексей Николаевич.

Все трое хором рассмеялись.

– Мы твоя крыша. Будем беречь тебя и охранять, – и опять нарочито широко раскрытыми ртами гости расхохотались.

Директор не отвечал, не возмущался, с юности зная эту породу блатных.

– Что молчишь, фраерок? – приблизился к нему долговязый парень.

Зубов с сожалением смотрел на этих людей, вспоминалась юность. Тогда он вел строительство в областном центре Восточной Сибири. Дефицит рабочих был обычным делом, даже в крупных городах. Поэтому для строительства привлекались заключенные. Труд их был неэффективен, добивались цели не умением, а числом. Алексей вращался в этой среде, знал особенности ее представителей. Вольно или невольно жаргонные слова и выражения, «блатная феня» задели и его жизнь. Он пытался бороться с зависимостью, но слова, а порой и фразы, прилипали, словно репей, и отодрать их можно было только по живому. Давно это было, многое забылось, но сейчас, вмиг, что-то спасительно вспомнилось из того времени, и директор неожиданно для себя продолжил начатый разговор уже на равных, как артист, все более входя в роль.

– Могу ответить, вы, прежде чем меня грузить[8], у какого арестанта[9] разрешение спросили, гопники[10]? Или проблем ищете, или привыкли жиганами[11] быть, не боитесь в жмура[12] сыграть. Может, не будем колобродить[13], давайте ксивы ломанем[14], – невозмутимо выпалил Зубов.

– Чего ты сказал? – вытянув от неожиданности свою лошадиную морду, долговязый потянул руку к Алексею Николаевичу, будто хотел схватить его за горло.

– О, ты к тому же и глухой, а собрался шустряком[15] работать. Так что старшака[16] назовите мне, дальше говорить буду; если нет, готовьтесь к стрелке, – продолжал Алексей Николаевич, вдохновившийся ролью.

– Чего ты нас жучить[17] начал. Сразу бы сказал, что блатной.

– А то вы не знали, куда шли, что, первую попавшую дверь открыли?

– Первую, не первую, барыга[18] на тебя показал.

– Пусть впредь не буровит[19], бодягу[20] не гонит. Если чего надо, пусть сам первым придет, – Зубов в острастку стукнул по столу кулаком так сильно, что подпрыгнул сотовый телефон.

– Будь здоров, пахан[21]. Прости, что не так.

– Идите. Не бейте понты у меня.

Парни покорно, как утята за уткой, вышли друг за другом из кабинета. В дверях стояла секретарша с открытым ртом и выпученными от ужаса глазами.

– Галя, закрой дверь, мне не хватало еще тебя утешать.

Но Галя словно окаменела и не подчинилась приказу начальника.

Алексей Николаевич подошел к двери, взял за руку секретаршу, усадил ее на стул, налил воды, протянул стакан. После глотка