Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк - Сергей Эдуардович Цветков
Глава 5
Тушинская царица
Олесницкий откланялся Вору 19 сентября и уехал в Польшу. Вместе с ним Тушино покинули Павел Мнишек, Сигизмунд Тарло и многие другие освобожденные Шуйским поляки, большей частью женщины.
Между тем надежды Вора на сдачу Москвы не оправдались, а штурмовать столицу он не решался. Рожинский предложил блокировать Москву и уморить ее голодом. До сих пор тушинцы контролировали подходы к городу со стороны Смоленска и Твери; дороги на Калугу и Тулу прикрывать не было необходимости – там Шуйский не мог рассчитывать на поддержку; оставалось отрезать Москву от севера и востока – Ярославля, Суздаля, Коломны, Рязани, Казани, Нижнего Новгорода.
Осенью Сапега с 10 000 поляков и казаков обложил Троице-Сергиеву лавру. Штурмом монастырь взять не удалось, осажденные с успехом взорвали подведенный под стены подкоп. Однако, несмотря на неудачу тушинцев под Троицей, весь север – Ростов, Переславль, Юрьев-Польский, Суздаль, Ярослав, Углич, Владимир, Муром, Устюжна, Вологда, Псков, Великий Новгород – объявил о своем признании Дмитрия.
Из Москвы в тушинский лагерь хлынул поток перебежчиков. Дорогу показала родня Романовых – князья Алексей Сицкий и Дмитрий Черкасский. За ними последовали князь Дмитрий Трубецкой, князья Засекины, князь Федор Барятинский и многие другие бояре. Некоторые боярские семьи, желая застраховаться на обе стороны, поступали так: отец оставался в Москве, сын ехал в Тушино. Появились так называемые «перелеты» – люди, кочующие из одного стана в другой. Московские приказы почти опустели – подьячие подались к Вору. В конце концов защиту столицы пришлось взять на себя простым горожанам и беженцам из областей, захваченных тушинцами.
Пока было тепло, Тушино представляло собой нечто вроде огромного табора, раскинувшегося под открытым небом. Сюда ежедневно прибывали новые отряды поляков – вооруженные короткими палашами и длинными копьями грозные гусары, с крыльями у седел, покрытых звериными шкурами, а также закованные в броню латники. Шумной ордой подвалили 40 000 запорожцев во главе с атаманом Иваном Заруцким; своими красными шароварами, длинными черными киреями (куртками), высокими бараньими шапками они придавали Тушину вид восточного базара. Москвичей можно было отличить по колпакам, высоким воротникам и длинным рукавам, собранным в складки. Осаждавшие сами не знали, сколько их было, но числом они уже едва ли не превосходили 100-тысячное население Москвы.
Марине было неуютно в этой толпе, где ей оказывали мало почтения. Даже Сапега стремительно терял рыцарские повадки. Так, однажды он явился к ней нетрезвым, просидел у ней полчаса и за это время так напился, что на обратном пути свалился с лошади и расшиб голову. Если подобным образом бесчинствовал ее покровитель, можно себе представить, как вели себя другие тушинцы! А из бывших спутниц и спутников при ней оставались только трое – брат Станислав, бернардинец отец Антоний из Львова и фрейлина Варвара Казановская.
С наступлением зимы в Тушине начали тысячами вырастать дома (на Руси в то время складывали деревянные дворцы за несколько недель, избу собирали за день). На окрестные города и деревни наложили повинность – доставлять в Тушино срубы для изб; капитаны и ротмистры получали сруба три и устраивались с полным удобством. Казаки, как некогда в Кромах, рыли землянки, которые больше походили на погреба, – так обильно были они напичканы награбленным добром. Рядом с избами солдат вырос богатый посад, где жили и держали лавки с товарами три тысячи торговцев. Для лошадей строили из хвороста и соломы загоны. Из Литвы, Полыни и со всей Московской земли в Тушино стекались распутные женщины, иных привозили с собой сами вояки, третьих захватывали, чтобы получить выкуп (среди последних бывали такие разбитные бабы, которые после выкупа их отцами и мужьями сами вновь прибегали в развеселое Тушино).
Возникло любопытное и едва ли не единственное в истории явление – город осаждал город.
Еды и вина было в достатке, недоставало одного – денег. Вор был щедр в своих обещаниях и, по словам Мархоцкого, «как в Евангелии, всех равнял по службе, хотя бы кто пришел позднее всех», но платить войску было нечем. Дань, разверстанная по городам Северской земли, не приносила больших доходов – до сих пор наемники получили всего· 30 злотых, а долг Вора войску составлял огромную цифру в 14 миллионов злотых. Шляхтичи попытались взять дело в свои руки. Завладев канцелярией, они разослали от имени «царя» указы по северным городам с требованием платить дань деньгами и съестными припасами. Эти указы в каждый город развозили новые баскаки – один поляк и один русский. Вор воспротивился такому самоуправству, посягающему на его карман. Он тайно разослал другие указы, в которых советовал своим подданным не уплачивать этих податей и даже «потопить» их «взыскателей». Письма эти сделались известны в лагере, и шляхта пришла в страшное негодование. Всеми делами окончательно завладел князь Рожинский. Он помыкал Вором как хотел, а о спину князя Адама Вишневецкого, также посягавшего на первенство, обломал свой костыль, которым был вынужден обзавестись после тяжелого ранения в ногу.
Гнев шляхты распространился и на Юрия Мнишека. Его подозревали в том, что он завладел значительной суммой, взятой в Пскове. Воевода смог уехать из Тушина лишь после того, как полностью рассчитался со шляхтичами. 17 января 1609 года он покинул лагерь со свитой из 150 донцов. «Царь и воинство» проводили его. Марина, как мы знаем, пребывала с отцом в ссоре. Мнишек ехал хлопотать за Вора перед королем. Через неделю вслед за ним в Варшаву отправились посланники от польских конфедератов, находившихся в Тушине, чтобы оправдать перед королевской милостью свое пребывание в Московском государстве вопреки монаршей воле и убедить Сигизмунда не чинить им никаких препятствий в войне с Шуйским. Вместе с поляками поехал посол Вора, его секретарь Федор Нехороший-Лопухин, – предложить королю и всей Речи Посполитой «вечную дружбу и прочную, искреннюю любовь». Марина в личном письме к отцу просила поддержать усилия этого посла.
Но Сигизмунд III уже не доверял Дмитриям, что бы они ему ни сулили. Он задумал воспользоваться смутой
