Заур Зугумов - Бродяга. Воскрешение
Глава 18
Здесь меня ждало горе и разочарование. В хате не было денег даже на хлеб. Да и сама квартира напоминала руины после нашествия орд Мамая. Все, что можно было продать, жена давно уже продала, лишь бы прокормить больную дочь. Старшая — Сабина — вышла замуж и уехала на Урал, на родину мужа, еще два года назад. Но все эти новости были сущей мелочью по сравнению с тем, что дочь умирала на руках у моей жены.
Старики мне сказали:
— Зная, как ты любишь ее, она ждала тебя, чтобы умереть.
И они, как всегда, оказались правы. Около месяца мы с женой боролись, как могли, за ее жизнь, но она угасала прямо на наших глазах и 30 октября умерла.
Я еще как-то мог описывать ее состояние в больнице после операции, но смерть собственного ребенка описать не в силах, поэтому опущу этот самый ужасный момент в моей жизни. Скажу лишь, что, узнав об этой новости, из Москвы приехали Харитоша с Леной, из Питера — Савва, которого я не видел целую вечность, о Лимпусе вообще говорить не стоит — он не отходил от меня ни на минуту. С ним вдвоем мы и несли дочь сначала до машины, а потом на кладбище — до могилы.
После ее смерти я впал в депрессию, и мне казалось, что уже незачем жить. Но менты так не думали. После смерти дочери, дав мне немного очухаться, как позже они разъяснили свои действия, через месяц меня вновь сажают в тюрьму за грехи многолетней давности, о которых я и сам давным-давно забыл.
Все происходило как в каком-то фантасмагорическом сне: то с корабля на бал, то с бала на корабль. Утром я пил с женой дома чай, а вечером уже чифирил в тюрьме «на сборке», минуя милицию и КПЗ.
— А зачем тебе туда, — втолковывал мне следователь Советского РОВД Шамиль Гаджиев. — Дело на тебя заведено пять лет тому назад, и тогда же была дана санкция прокурора на арест. Так что, Заур, все законно.
Да я и не возражал. Говоря откровенно, мне было уже все равно. Я так устал от всех этих встрясок и ударов судьбы, что впору накладывать на себя руки, но пока я их просто опустил. Если я скажу, что тюрьма — это мое лекарство от болезней и бед, меня, наверное, примут за идиота, но это почти всегда именно так. Тюрьма меня лечила от наркомании, от чахотки, от апатии к жизни (и не один раз), ибо здесь всегда происходит борьба за жизнь, и нетрудно догадаться, кто побеждает. Жизнь всегда берет свое…
Итак, в конце 1998 года я вновь оказался в тюрьме, на этот раз в махачкалинской, где не был уже около десяти лет. Подробно описывать это убогое узилище с дегенеративной администрацией во главе я не буду.
После столичных тюрем, даже с их камерами в башнях и «Кошкиными домами», вместе взятыми, она показалась мне просто склепом, чем-то вроде могилы. Порой я сидел на нарах и, усмехаясь, спрашивал себя же самого: «И как здесь люди могут находиться столь долгое время?»
Думаю, нет надобности говорить, что вокруг были арестанты, знавшие меня со свободы и понимавшие мое душевное состояние лучше, чем все психиатры, вместе взятые. Меня понимали и не мешали мне философствовать, а точнее, дурковать.
Вытащил меня из этого состояния, как ни странно, один молодой мусоренок — «дубак», выводя на прогулку. Я плелся, как обычно, не спеша, позади всех, когда, ткнув полуметровым ключом мне в спину, он прорычал по-звериному: «Пошевеливайся, придурок, или я тебе сейчас хребет сломаю!» В следующее мгновение этот урод уже лежал на полу. И откуда у меня только силы взялись для такого удара, я потом сам удивлялся, ведь весил я тогда чуть больше сорока килограммов. Но что бы и как бы там ни было, а после хорошего мордобоя я оказался в карцере и наконец-то пришел в себя.
Карцер махачкалинской тюрьмы — это самая настоящая клоака в буквальном смысле этого слова, даже рассказывать о нем противно, но без этого, к сожалению, не обойтись.
У стенки напротив двери, до которой было от силы три метра, пролегала канава с нечистотами, которые протекали изо всех камер карцеров. Они были специально расположены вдоль одной из стен этого убогого помещения, бывшего когда-то, в пору моей юности, когда в камерах еще стояли параши, огромным туалетом и умывальником одновременно. Сюда выводили арестантов камерами на оправку по два раза в сутки. Последний раз с Махтумом мы пробыли здесь чуть меньше десяти суток. Теперь, не знаю почему, мне дали пять.
Я сидел на корточках в углу у дверей и потихоньку растирал ушибы и ссадины.
Но не все так плохо, как мне казалось. Пока я находился в глубоком нокдауне, я забыл о своих друзьях, но, в отличие от меня, они обо мне помнили. Когда меня «загасили», Лимпус позвонил в Москву Харитоше и сообщил ему очередную неприятную новость, связанную с их корешем. Харитоша был «на голяке» в тот момент и поэтому вынужден был обратиться к Ворам, хорошо меня знавшим, а уж тем не нужно было «жевать», что к чему. Босота «отстегнула копейку» чисто по-жиганячьи, и не только на мое освобождение, но и на то, чтобы я в дальнейшем смог подлечиться где-нибудь на средиземноморском курорте.
Харитоша в самое ближайшее время прибыл в Махачкалу, и они вместе с моей женой начали меня вытаскивать. Читатель может не поверить, но на мое освобождение ушло всего полторы тысячи рублей, да и те были выплачены адвокату. По ходу суда оказалось, что я давно уже попал под амнистию. Вот такой маразм по-прежнему царит в нашем законодательстве.
Таким образом, двенадцатого апреля 1999 года я был освобожден прямо из зала суда. Половина воровских денег у меня, а точнее, у моей жены ушла на то, чтобы восстановить мои документы, которые менты уничтожили еще при моем задержании в аэропорту Москвы в 1996 году. На все про все у нее ушло несколько месяцев. Наконец, в начале июня 1999 года я все же тронулся в путь. На этот раз он лежал в Северную Африку, в Египет.
Дело в том, что еще задолго до этого вояжа, в одной из камер Бутырского централа, я встретил своего старого знакомого, с которым мы провели на карцерных нарах северных командировок не один месяц. Я помнил, как он освобождался: его, умирающего, выносили с зоны на носилках.
Я не слышал ни об одном случае, когда бы после такого «освобождения» кто-нибудь из арестантов выживал, и вдруг — на тебе: через пару десятков лет — он здоров и крепок и даже не в туберкулезной хате.
Оказалось, что его дядька работал в то время в каком-то дипломатическом учреждении в Каире и, узнав о такой беде, походатайствовал, чтобы ему разрешили привезти умирающего племянника в одну из египетских больниц. Вернее, это была не больница, а что-то вроде деревенской лечебницы в одном из оазисов Ливийской пустыни Эль-Харра, а там почти трупы умудрялись возвращать к жизни и безо всяких лекарств.
