Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Наконец успокаивающее письмо от Перпетуи в связи с ужасной ночью 19-го. На этот раз бомбили Кирххорст, дворы и сараи сгорели. Фугасные и зажигательные бомбы и канистры с фосфором упали возле дома священника, жильцы которого лежали в сенях. Затем последовал дикий грохот, словно рушилось старое добротное здание, и Перпетуя поспешила с малышом в сад — там оба прижались к древу жизни.
В этом году я потерял не только отца, но и свой отчий город. Из Лайснига и Мюнхена также поступают грозные вести. В первую мировую войну я был одинок и свободен; через вторую я несу все, что мне дорого и чем я владею. Но уже во время первой я изредка видел сны об этой второй, подобно тому как во Франции 1940-го меня ужасали не столько картины настоящего, сколько предвидение будущих миров уничтожения, которые я угадывал в безлюдном пространстве.
После полудня у Клауса Валентинера, прибывшего из Э. Он привез мне приветы от Медана, тот уже получил на дом от своих соотечественников два гроба и один смертный приговор. Его преступление заключается в том, что дружбу между Германией и Францией он считает вполне возможной.
Альман, дядюшка Валентинера, с которым я познакомился через магистра, и еще один генерал были приглашены к Карлу Шмитту на ужин и вместе разыскивали Кайзерсвертерштрассе в Далеме. Придя туда, они увидели на месте дома руины, но все-таки, ради эксперимента, надавили на звонок садовой калитки. Тут же из одного из подвалов в черном бархатном платье появилась фрау Душка и церемонно сообщила, что, к сожалению, ужин она вынуждена отменить. Это весьма для нее характерно.
Валентинер рассказал также страшную историю, случившуюся в Э. Там размещается рота СС, из которой один молодой солдат сбежал в Испанию. Дезертирство удалось, но его отправили назад. Командир взвода приказал связать его и, выставив перед строем, лично расправился с ним, расстреляв из автомата. Экзекуция произвела на всех жуткое впечатление; многие из молодых солдат лишились сознания.
В такое злодеяние верится с трудом, тем более если иметь в виду, что командир — отец для своих подчиненных. Хотя это вполне согласуется с той ситуацией, где однозначно правит грубая сила и поэтому высшим авторитетом обладает палач.
Под моросящим дождем в Люксембургском саду. Там цвели великолепные канны, ярко-красные, с пламенно-желтыми краями; они обрамляли большую овальную площадку, на которой теперь, во время войны, выращивают капусту и помидоры.
Париж, 25 октября 1943
Днем у Флоранс. Она рассказала подробности об устройстве замка, который купила когда-то в Нормандии, но название которого позабыла.
За столом присутствовала также Мари Лорансен; мы с ней поговорили о Таможеннике Руссо. Она была знакома с ним в ранней юности, в то время, когда он давал уроки живописи и игры на скрипке, и хвалила благозвучие его речи; слушать его доставляло большее удовольствие, чем смотреть, как он рисует. Однажды она позировала ему для портрета, на коем он, несмотря на ее тогдашнюю стройность, придал ей необъятные размеры. Когда она обратила на это его внимание, он сказал: «C’est pour vous faire plus important».[215] Это напоминает каменный век.
Париж, 26 октября 1943
Трапеза, на которую был приглашен и Сократ. Он был мал ростом, худ, коротко острижен, с худощавым, интеллигентным лицом и одет в хорошо сшитый, серый уличный костюм.
«Какое утешение, что такой человек еще жив», — сказал я про себя и подумал об этом точно так же, как если бы узнал, что еще живы Буркхардт или Делакруа.
Я поделился этим с одним из сотрапезников, который поливал мои гренки из белого хлеба растопленным маслом. Это был скандинавский критик, знавший также мою подругу Биргит и вовсю хваливший поэму, которую она ему подарила. Из нескольких процитированных им оттуда стихов я запомнил только один, начинавшийся словами:
Морус, больше танцор, чем любовник — —
Он назвал такое начало «превосходным», но я тут же инстинктивно понял, что это слово он употребил и как похвалу, и как порицание, ибо «превосходный» имеет преимущественно оттенок всеобщности, в то время как о совершенном такого не скажешь.
Сны вселяют в меня надежду на будущее, дают уверенность. Прежде всего это относится к тому сновидению, когда я на пути к Родосу попал в руки Кньеболо и его банды. «Tout ce que arrive est adorable»,[216] — одно из лучших выражений, найденных для этого случая Блуа.
Проснувшись, я открыл новую гармонию — я имею в виду ту, в которой нежная зелень линиями и нитями соединяется с нежной желтизной и которую можно назвать гармонией камыша. Ее место — в павильонах на спусках к воде, в бунгало, в садовых беседках, утиных заводях и бамбуковых рощах, она годится и как переплет для произведений Тургенева и Уолта Уитмена.
Писал воззвание, начав главу о нигилизме и одновременно переписывая уже готовые части.
Париж, 27 октября 1943
В своем письме от 21 октября Перпетуя пишет о берлинских детях, которых мы приютили. Один из детей, шестилетний малыш, сказал ей: «Тетя, у меня ноги так пугаются, что их даже шатает».
Замечательно доверие, какое малыш испытывает по отношению к сильной матери, предотвращающей все угрозы. Открываются вещи, коих никогда бы не узнал в эпоху безопасности.
Париж, 28 октября 1943
Во второй половине дня меня навестил Крамер фон Лауэ, один из тех читателей, кто познакомился с моими сочинениями еще в детстве и вырос вместе с ними. За это время он стал капитаном, и его левую щеку рассекает шрам от пули, придающий ему бравый вид.
Обсуждение ситуации, в частности вопроса, в какой мере отдельный человек должен чувствовать ответственность за злодеяния Кньеболо. Мне доставляет удовольствие видеть, как молодые люди, прошедшие мою школу, сразу понимают, о чем идет речь. Судьба Германии безнадежна, если из ее молодежи, в частности из ее рабочего сословия, не вырастет новое рыцарство.
Крамер обратил мое внимание на книгу Вальтера Шубарта под названием «Европа и душа Востока», которая появилась в Швейцарии. Он прочитал мне оттуда несколько отрывков. Надеюсь, что достану ее, хотя тираж и небольшой.
Париж, 29 октября 1943
У Бернаскони, на авеню Ловендаль. Забрал у него обе части «Catalogue Coleopterorum», которые он переплел весьма добротно. Затем по рю д’Эстре и рю Бабилон к докторессе; по делу ее мужа, все еще томящегося в тюрьме, она с утра приглашена в гестапо. Поскольку подобные приглашения всегда сопряжены с опасностью новых беззаконий, часок, проведенный у нее, походил на визит к выздоравливающему.
На старых улицах я снова почувствовал себя хорошо; плененный их очарованием, я проделывал свой путь в легком опьянении.
Париж, 30 октября 1943
Хорст, вернувшийся из Мюнстера с похорон своего старого, погибшего при бомбардировке отца, передал мне привет от благочинного Дондерса. Во время сильного пожара тот лишился своей прекрасной, насчитывавшей более двадцати тысяч томов библиотеки.
«Хорошо, что я Эрнсту Юнгеру успел подарить Гамана», — сказал он Хорсту.
Большие пожары меняют сознание собственника больше, чем весь книжный хлам, написанный об этом от сотворения мира. Это — революция sans phrase.[217]
«Запас вина, исчисляющийся в шесть нектаров». Сегодняшняя «Парижская газета». Прекрасная опечатка.
Как я сегодня узнал из книги Бенуа-Мешена об истории немецкой армии, у шофера Кньеболо было апокалиптическое имя Шрек.[218]
Во-ле-Серне, 31 октября 1943
Со вчерашнего дня в Во в качестве гостя главнокомандующего. Вечером обычные разговоры перед большим камином. Генерал сообщил, что на Украине молодчики Заукеля объявили, будто отныне Пасха вновь будет праздноваться по древнему торжественному обычаю, после чего оцепили церкви и из толпы, устремившейся на службу, похватали всех, кто им был нужен.
Воскресным утром в лесу на мелкой охоте. Красавица кошениль вспорхнула на стебель камыша, блеснув в солнечном свете. У нее на нежно-желтом панцире множество белых глазков — гармония, которая удается только тогда, когда природа смешивает краски.
Два больших шершня с лимонно-желтым тельцем и красно-коричневой татуировкой лакомились струйкой сока, вытекавшего из ствола дуба. Иногда они касались друг друга челюстями, вытягивая хоботки, чтобы с груди и голов слизнуть немного налипшего на них сока. Их жесты походили на нежное объятие, и я уверен, что в этих движениях кроется симпатия, ибо одним из источников ласки является очищение. Отсюда и облизывание новорожденных детенышей — как это происходит не только у ряда млекопитающих, но также у эскимосов, — разглаживание и укладывание клювом перьев и тому подобное. Именно здесь следует искать истоки любовной склонности, во всей своей глубине выраженной в «Chercheuses de Poux»,[219] прекрасном стихотворении Рембо.
