Анри Труайя - Эмиль Золя

Безразличная к тому восхищению достойным поведением писателя, которое шло во Францию через все границы, антидрейфусовская пресса призывала добрых французов топтать этот «бурдюк» Золя, пока он не лопнет под их каблуками, пинать Золя, этого негодяя, который пронзил своим пером «сердце родины-матери» и «своими нечистыми руками надавал пощечин армии». Самым ярким выразителем мнений этих фанатиков сделался Баррес. «Дрейфус – не более чем человек, пересаженный в чужую почву, утративший связь с родиной, и ему не по себе в нашем старом французском саду», – пишет он. И еще: «Мы хотели укрепить дом наших предков, который расшатывают гости…», «Дрейфус – представитель иного племени…», и его случай находится в ведении «кафедры сравнительной этнологии». Требуется «отвоевать Францию», «лишить предателей чинов и званий», убрать «эти пятна гнили с нашего замечательного народа».[250]

С приближением выборов в законодательные органы атмосфера еще более сгустилась. В мае 1898 года палата депутатов повернула влево, и 15 июня председателю совета министров Жюлю Мелину, антидрейфусару, пришлось подать в отставку. Его сменил Анри Брессон, склонный к пересмотру дела Дрейфуса. Но избранный им военный министр Годфруа Кавеньяк этому противился. Седьмого июля 1898 года Кавеньяк в ответ на запрос палаты заявил, что полностью уверен в виновности осужденного, и перечислил находившиеся в его распоряжении «доказательства», извлеченные из секретного досье Анри и, по его словам, неопровержимые. Среди них – так называемые «признания» Дрейфуса, собранные в свое время капитаном Лебреном-Рено, который сохранил их в своей записной книжке. Кавеньяк закончил свое выступление под аплодисменты. «И пусть завтра все французы смогут объединиться, чтобы провозгласить, что эта армия, составляющая их гордость… сильна не только доверием страны, но также и справедливостью поступков, которые она совершает».

Сторонники Дрейфуса были подавлены. Жорес подбодрил их, объяснив, что те документы, на которые ссылается Кавеньяк, – грубые подделки и что, упомянув их, министр нечаянно оказал услугу своим противникам. В порыве воодушевления палата решила опубликовать речь Кавеньяка, и, таким образом, назавтра «секретное досье» красовалось на стенах всех мэрий Франции. Донельзя обрадованный этим, Жорес поместил в «Авроре» письмо, адресованное неосторожному Кавеньяку: «Приветственные крики смолкнут, истина останется».

Между тем несколько благородных людей по совету сенатора Трарье создали Лигу прав человека, которая должна была, используя дело Дрейфуса, защищать свободы, которым угрожали произвол и беззаконные решения. С другой стороны, к следователю Бертюлюсу, который разбирал обвинения, выдвинутые против Пикара, явился Кристиан Эстергази, племянник майора Шарля Эстергази, главного свидетеля на процессе. Кристиан принимал участие в подстроенном его дядей заговоре и, когда последний его обманул, решил во всем признаться, движимый как раскаянием, так и желанием отомстить. По его словам, некоторые подделки из тех, что были предъявлены Анри, написала любовница Шарля Эстергази, дама полусвета по имени Маргерит Пеи. Следователь Бертюлюс сообщил прокурору республики Фейоле, что надо выдать постановление на арест майора Эстергази и девицы Пеи. Фейоле, непримиримый антидрейфусар, сначала попытался возражать, но министр юстиции Фердинанд Саррьен дал требуемое разрешение. Во время обыска в жилище куртизанки Бертюлюс изъял множество документов. Мало того. Как раз тогда, когда шел обыск, за девушкой зашел любовник, собиравшийся повести ее в ресторан. Его задержали. Он тут же сдался, расплакался, затем, вскинув голову, пригрозил: «Я заговорю и расскажу обо всем, что скрывал до сегодняшнего дня!» В полночь Маргерит Пеи отвезли в тюрьму Сен-Лазар, а Эстергази – в Санте. Но Кавеньяк не сложил оружия. В бешенстве оттого, что его одурачили, он приказал арестовать Пикара, и тот следом за Эстергази отправился за решетку.

Золя день за днем, час за часом следил за всеми этими событиями со странным чувством, что отныне не властен над своей судьбой. Его второй процесс должен был начаться в Версале 18 июля. Эмиль поехал туда в автомобиле, рядом с ним сидел верный Лабори. Начиная от Вирофле, машину сопровождали полицейские на велосипедах.

Слушание началось в полдень. Зал был полон, но публика вела себя спокойно. Как ни старался Лабори, как ни пытался объединить хоть какие-то факты, связанные с теми самыми «тремя строчками», суд с его заключениями не соглашался. Адвокат, который был к этому готов, немедленно составил кассационную жалобу. Но суд решил, что кассационная жалоба не приостанавливает рассмотрения дела. И тогда Золя поднялся со скамьи обвиняемых и медленно, рассекая толпу, направился к двери. Вокруг него раздавались крики: «Убирайся из Франции! Уезжай в Венецию, итальянец! Предатель! Возвращайся к евреям!» Распетушившийся Дерулед вопил громче всех. Судья отчаянно тряс колокольчиком. Лабори поспешно выбежал следом за писателем. Полицейские помогли обоим сесть в машину, а толпа, собравшаяся вокруг, тем временем трясла кулаками и призывала растерзать преступников. В отсутствие обвиняемого и его защитника суд заочно приговорил Золя к максимально строгому наказанию – году тюремного заключения и трем тысячам франков штрафа. Вполне возможно, что за этим последовало бы исключение Золя из числа награжденных орденом Почетного легиона…

От пережитых волнений и усталости у Золя прихватило сердце, да еще и желудок ныл от голода, и вдруг он вспомнил, что в кармане у него лежит булочка, разделил ее с адвокатом, и они перекусили под грохот колес, подскакивая на выбоинах дороги. Не переставая жевать, Лабори разъяснил свою тактику. Дело зашло так далеко, что сейчас Эмилю действительно лучше всего было бы покинуть Францию. Укрывшись где-нибудь за границей, например в Англии, он мог бы, выждав, выбрать самое удобное время для того, чтобы вернуться и отыграться за все прежнее, взять реванш. Золя отказался. «Лучше тюрьма, чем бегство!» – заявил он. И объяснил, что, решившись ввязаться в битву, решился и принять все последствия. Его чувство чести запрещает ему трусливо скрыться. Ради такого великого дела он должен несправедливо пострадать, так же, как и сам Дрейфус. Да и потом, что такое парижская тюрьма в сравнении с каторжными работами на Чертовом острове?

Вечером Золя и его адвокат, встретившись у Шарпантье с Жоржем и Альбером Клемансо, в последний раз держали совет. Оба брата, присоединившись к Лабори, уговаривали Золя уехать. Они считали, что, оказавшись за решеткой, он не сможет ни опубликовать новое «Я обвиняю», ни воспользоваться судебным процессом для того, чтобы расстроить планы врагов. Только перебравшись в другую страну, он останется хозяином положения. Он сам должен сделать выбор между достоинством и действием. Но решать надо быстро. В самом деле, если на следующий день суд утвердит приговор, его немедленно приведут в исполнение, и аресту уже ничто не сможет помешать. Золя, которому поначалу хотелось остаться во Франции и принести себя в жертву, понемногу начал склоняться к мысли об отъезде.