Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Императрица, желая разрушить замыслы Фридриха-Вильгельма, предложила полякам соединиться с нею оборонительным союзом; но страсти их и прусские интриги удержали их от этого. Может быть, в этом союзе они нашли бы свое спасение; во падение их, вероятно, написано было в книге судеб. По довольно счастливому случаю, в то время, как Англия и Пруссия возобновляли свои усилия, чтобы сблизиться с Россиею, я получил от ПІуазеля весьма враждебную записку, поданную Порте английским и прусским посланниками. Я сообщил ее русскому кабинету, и она так рассердила Екатерину, что государыня подала мне надежду согласиться на всякие уступки нашему двору, лишь бы мы подписали предполагаемый союзный акт.

Если бы в это время я получил себе полномочие, то все было бы покончено. Но Фортуна не даром изображается с крыльями, и мы с некоторого времени привыкли давать ей время улетать.

Императрица, еще не успокоившаяся в своем негодовании на шведского короля, с горечью говорила мне о ветренности его поведения. «Вместо того, — говорила она, — чтобы склонить меня к уступкам посредством откровенного образа действий, который мог бы обезоружить меня, он, говоря с Францией о мире и прося нашего посредничества, печатает обидные для меня акты и старается усилить войну, привлекая на свою сторону Англию и Пруссию. Вы знаете, как эти две союзницы действуют хитро и смело, как они везде вредят нашему и вашему влиянию, какой повелительный и важный тон они приняли в так называемом оборонительном союзе, который заключили. Теперь бы самое время разрушить их предположения согласием и союзом, чтобы остановить их замыслы и удержать Европу в покое. Я надеюсь, — заключила она, — что вы не употребите во зло мою откровенность».

«Государыня, — отвечал я, — король, без сомнения, готов объясниться с вами обо всем. Совершенное согласие по моему мнению, нужно более, чем когда-либо. Неожиданные предложения, которые шведский король сделал Англии и Пруссии, удивили меня. Однако я с трудом верю, чтобы при тех дурных обстоятельствах, в которых он находится, он мог желать продолжения войны. Крайняя затруднительность его положения, быть может, заставила его обращаться ко всем с хлопотами о мире».

«Нет, — отвечала императрица, — он хочет смут, а не мира, потому что он ничего не предлагает, не говорит ни об удовлетворениях, ни о вознаграждениях. Обращаясь ко всем кабинетам, он между тем не перестает оскорблять меня обнародыванием манифеста, который нарочно издал задним числом, тогда как распространил его только в конце августа, именно в то время, когда изъявлял вашему двору свое расположение к миру».

Императрица не скрыла от меня новых происков, которые были пущены в ход, чтобы внушить ей недоверие к нам. Ей объявили, что кабинет наш делал предложения Англии с тем, чтобы согласиться с нею и защитить шведского короля от ударов России. Я объявил этот слух вымыслом, сочиненным в Лондоне и Берлине. В самом деле, нельзя было предположить, чтобы наше правительство обратилось к нашим естественным врагам для сопротивления петербургскому кабинету в то время, когда последний соглашался соединиться с нами против Англии, а англо-прусская сила новым союзным актом усиливала удар, нанесенный нам в Голландии, и постоянно выказывала намерение свое уничтожить наше влияние во всей Европе. Екатерина, в надежде получить по этому делу удовлетворительные объяснения, приказала отправить курьера к Симолину в Париж с повелением поспешить переговорами о четвертном союзе, удалить все препятствия и объявить королю, что она готова удовлетворить всем его требованиям.

Я писал Монморену и подстрекал его: «Нам грозит опасность, — говорил я, — или мы должны снова завоевать себе влияние в Мадриде, Вене, Стокгольме, Варшаве, Неаполе, Константинополе, Петербурге, Копенгагене и Голландии, или дождемся, что императорские дворы сблизятся с Англиею и Пруссиею, и Польша будет разделена. Если мы дойдем до разрыва с Англиею, то не будем иметь опоры против нее, и в Европе нас будут считать ни во что. Вот настоящее положение дела, разрушающее все доводы так называемых политиков, которые все еще воображают, что теперь времена Вестфальскаго мира, и забывают, что тогда Пруссия и Россия политически не существовали, Австрийский дом был общею грозою, и Франции, Швеции и Турции нужно было соединить свои силы, чтобы воспрепятствовать этой громадной державе раздавить все прочие. Нынче все переменилось: нам грозят замыслы Пруссии, Англии и Голландии. Вы хотите поставить оплот против них: что же вас останавливает, когда вам предлагают то, чего вы желаете? Может быть, Англия и Пруссия, рассчитывая на ваши затруднения по случаю внутренних смут, думают испугать вас и представляют войну неизбежным следствием союза четырех держав; они обманывают вас; они сами опасаются этого союза, потому что он их свяжет и сделает войну невозможную для них. Будем готовы сразиться, и мы сохраним мир».

Новый испанский министр Гальвез прибыл в Петербург. Его совершенно некстати приняли холодно, предполагая в нем пристрастие к Пруссии, которая искусно привлекла его миролюбивыми уверениями. Эта политика ввела в заблуждение и само испанское министерство, и король Карл III, далеко не разделяя наших опасений, до того доверялся уверениям Пруссии и Англии, что сказал, будто ему все равно, примет ли Россия его или их посредничество, лишь бы последовал общий мир.

В это время императрица понесла чувствительную потерю: скончался адмирал Грейг. Деятельный начальник, просвещенный администратор, искусный адмирал, воин храбрый и скромный, он сошел в могилу, уважаемый врагами и оплакиваемый знавшими его. Императрице встретились новые неприятности. Шведский король снова собрался с духом, будучи поддерживаем обещаниями Англии и Пруссии. Шведские и финские войска оказывали раскаяние в своем возмущении. В Польше усиливалось брожение умов: громко требовали выхода русских из польских областей, — а это затруднило бы отступление армии Румянцева в случае неудачи. Войска императора потерпели урон в Баннате. Все эти обстоятельства возбуждали в императрице желание мира скорого, честного, справедливого, и чтобы достигнуть его, она открыто признала посредничество Испании и наше. Таким образом, назло нашим соперникам и не смотря на бездействие нашего кабинета, случай мне помог, и я достиг в этом деле такого успеха, как только мог ожидать мой кабинет.

В то время прибыл в Петербург новый английский министр Витворт, дипломат почтенный, но который своим присутствием гораздо менее тревожил нас, чем Фитц-Герберт. Ожидали также Луккезини, посланника короля прусского, агента ловкого, деятельного, умного, давнего ученика великого Фридриха, о котором он премило рассказывал множество анекдотов и странностей. Императрица, недовольная его беспокойным характером, не расположена была принять его. Она ошибалась, потому что он в России не был бы опасен. Он остался в Польше, озлобленный против русского правительства, и происками своими возбуждал в поляках вражду, долго сдерживаемую ими, поджигал их страсти и произвел смуты. Несчастные поляки, в нетерпении свергнуть влияние России, восстали при первой надежде на независимость, но они начали с того, чем должны бы были кончить: прежде восстания им следовало образовать войско.