Александр Жолковский - Звезды и немного нервно

И это опять не обида (ах, дескать, как он смеет неправильно применять мои идеи?!), а констатация на хорошо знакомом материале неосновательности предлагаемых нам à la Левий Матвей свидетельств о времени и о себе. Невольно возникает недоверие даже по поводу бесконечных донесений о починке шланга, отшкуривании стен и засыпании болота на дачном участке — кто знает, может, за лепкой своего самообраза в спецовке мастерового он и приписал себе несколько лишних забитых гвоздей?[35] Как проверишь? А веры на слово уже нет.

От сведущих людей я слышал, что в филологических кругах паника — боятся разоблачений, пока что купированных. По-моему, напрасно. Учитывая качество текста, это будут, в крайнем случае, не разоблачительные факты, а мнения, и не очень проницательные, то есть нестрашные.

На Монмартре

В кулуарах престижного научного сборища в Москве, собственно, уже на фуршете, я перекинулся парой слов с одной коллегой. Мы пикируемся, ссоримся и миримся уже полвека. Я диссидент-эмигрант, она конформистка-патриотка, но меня занимают не столько ее убеждения, сколько то, как они сочетаются с ее профессиональными занятиями, чем далее, тем более гуманитарными и, значит, предполагающими известную дозу авторефлексии.

Патриотизм патриотизмом, но какой же русский не любит заграничной езды? Ее приглашают на конференции (иногда она сама себя приглашает), билеты оплачивает та или иная сторона, а вместо дорогого отеля гостей часто расселяют по хозяевам. Дело обычное, особенно в случае российских ученых, финансовое положение которых мало изменилось с советских времен.

Положение не изменилось, но валить все на советскую власть больше нельзя. Теперь каждый отвечает за себя, идея, что бедность не порок, потеряла свое обаяние, и приходится позиционировать себя как-то по-новому.

Впрочем, в ее идеологической платформе все предсказуемо. Патриотизм-конформизм оформлен как превосходство: духовное — над остальным человечеством, расовое — над третьим миром, культурно-политическое, в союзе с Европой, — над вульгарной и агрессивной Америкой, личное научное — над большинством коллег, в том числе европейских, и особое моральное — надо мной, бездушно осмеивающим все хорошее. В наших спаррингах я, конечно, выигрываю по очкам, поскольку она тягается со мной, так сказать, на равных кухонных правах, а я трактую ее как автор — персонажа, позиция, что бы там ни говорил Бахтин, выгодная. Нокаут, однако, невозможен ввиду завидной цельности персонажа.

На фуршете она уже сказала мне несколько гадостей (мои доклады все хуже и хуже, на эту конференцию меня вообще не взяли), я терпеливо отвечаю, что это не так, а сам удивляюсь ее тактической беспечности, полностью развязывающей мне руки. Но она полагает свою победу окончательной и переходит к закреплению нового статус-кво, меняя тему разговора на приемлемую для обоих — утверждающую ее превосходство, но позволяющую и мне погреться в его лучах.

Она рассказывает, что недавно ездила на конференцию в Париж, а остановилась у местной коллеги в прекрасной квартирке на Монмартре с видом на весь город, в прелестном квартале с уютными кафе и т. д. Коллега звезд с лингвистического неба не хватает, но очень симпатичная, гостеприимная, только странная, помешана на помощи неграм, больным СПИДом, фотографиями которых увешаны все стены. Она привозит их к себе из Африки, собирает для них деньги, лечит — в общем, типичная левачка с заскоками насчет помощи угнетенным. Но в остальном нормальная, симпатичная, к счастью, во время конференции квартирка была свободна, и пожить у нее было одно удовольствие.

— Все понятно, — говорю я, — только почему «но»? Никакого «но», ты для нее была еще одним угнетенным, нуждающимся в помощи, в сущности, бомжом, выражаясь по-французски — клошаром.

Ее ответа не помню, но, конечно, следует очередная ссора, не очень, впрочем, продолжительная, обнаруживаются общие дела и интересы, жизнь продолжается.

O Rus!

Дмитрий Быков, пригласивший меня сразу по приезде в свою радиопрограмму «Беседы на свободные темы», предложил начать не с филологии, а с первых впечатлений от Москвы. Но против инварианта не попрешь — мои жизненные впечатления оказались филологическими par excellence.

К этому моменту я посмотрел по телевизору две передачи — «К барьеру» Владимира Соловьева и женский финал теннисного кубка «Ролан Гаррос» (2006). Мое внимание привлекли особенности российского теледискурса, в обоих случаях практически одни и те же.

Собственно, сходным был уже формат — подача публичного поединка двух видных соперников через призму комментариев, призванных посредничать между соперниками и зрителем. И соревнование, и медиация строились как подчеркнуто равноправные и объективные, ведущиеся по правилам. Помимо базовой тройки персонажей, демонстрировавшей идеальную симметрию (вплоть до того, что в обоих случаях соревновались женщины), к реализации установки на процедурную корректность привлекались и остальные участники действа — зрители, судьи, секунданты (по два у каждой из дуэлянток).

Незначительные, в сущности, вариации состояли в том что медиатор телешоу присутствовал на сцене и взаимодействовал непосредственно с соперницами, а не комментировал за кадром, как это было в репортаже с теннисного корта; что зрители ток-шоу могли участвовать в голосовании, решающем исход поединка; что судьями словесной дуэли выступали еще и четверо специально приглашенных знаменитостей; ну и, конечно, что один поединок был атлетическим, а другой риторическим. Более значительным оказалось различие в месте и способе проведения встреч (осознанное еще Киплингом), отразившееся, впрочем, только на их исходе, но не на их подаче, каковая в обоих случаях было сугубо восточной. (Кстати, по давней традиции, изучение русской культуры в некоторых европейских университетах остается в ведении кафедр ориенталистики.)

В финале теннисного кубка играли Светлана Кузнецова (Россия) и Жюстин Энен-Арденн (Бельгия), обе чемпионского уровня спортсменки, но бельгийка — более сильная, с большим количеством призов в прошлом, — играла лучше, вела счет и в конце концов победила. Поразительно, однако, было не это, а то, как освещался ход матча. Поразительно, в основном, потому, что перед отлетом из Калифорнии я успел посмотреть ранние раунды кубка, и в ушах у меня еще звучали слова американских комментаторов, а не потому, чтобы услышанное теперь сильно отклонялось от всего известного о стереотипах русской культуры, удивляя разве что их концентрацией на единицу текста.