Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович
Из всех определений (или постановлений) Афродиты Зелинский сделал вывод: «многобрачие (биологическое) для мужчин, единобрачие для женщин» ([с.] 138). Но – «поверх закона Афродиты лег закон Деметры, провозгласивший принцип единобрачия, как главный устой семьи и общины. Дом был признан конструктивной единицей государства, – а дом предполагал одного хозяина и одну хозяйку. Из домов слагалась политическая община, а ей нужны были гражданин и гражданка. Деметра исключила из среды женщин, обходящих ее праздник, всех тех, кто не был гражданкой и хозяйкой, став таковой путем законного брака» и пр. ([с.] 139). И так как по закону Деметры, а не Афродиты устрояется жизнь, т. к. по ее закону Зелинский устроил и свою собственную законную семью, то на что, спрашивается, обрекает он этих исключенных благодаря ему Деметрой из праздника жизни орлиц? Вступать во второй брак – им нельзя; пользоваться на праздниках Деметры законными правами гражданок, несмотря на своих незаконных орлят, – тоже нельзя, так где же их место: неужели в публичном доме или на дне моря с камнем на шее?
Интересно, как ответил бы на это Зелинский250?
10/XII. Есть у нас в библиотеке среди пожертвованных Н. А. книг тощая книжонка стихов под заглавием «Авиация», в которой довольно слабо воспеваются всевозможные «Райты», «Блерио», «Фарманы» и пр. Книжица эта – именной экземпляр «Драгоценного» и подписана: Гр. Тулин.
– Граф это или Григорий? – спросила я как-то Н. А., не без основания предполагая, что автор ему известен, и, не дожидаясь ответа, поспешила заметить: – По-моему, Григорий.
– Конечно, Григорий, какой черт граф! И прекурьезный господин.
– Вы его знаете?
– Какое там знаю! Видал раза два. Первый раз этот субъект пришел ко мне и говорит: «Нестор Александрович, дайте, бога ради, пять рублей, не то напишу вашу биографию». – Можете себе представить, подлец этакий! Ну я, разумеется, дал ему десять: ради бога, только, голубчик, не пиши. С тех пор он присылает мне свои произведения251.
– Прекрасно! Вы дали мне великолепное оружие против себя, – рассмеялась я. – Теперь, когда мне нужно будет что-нибудь от вас: ну, например, я буду вас звать к себе, а вы станете отговариваться отчетами да некрологами, – я скажу: «Не придете, так я напишу вашу биографию».
Н. А. расхохотался тоже:
– Тогда мне останется прийти к вам с ножом252.
Конечно, в таких разговорах наших нет ничего замечательного, что бы стоило записывать. Но они именно и показывают, насколько живой человек Н. А., как он умеет отзываться на дело и на шутку и как сам любит ее.
А как я когда-то стеснялась его! Я сама кажусь себе теперь невозможно смешной и глупой в то время. И чего только возился он со мной столько лет! Не понимаю!
21/XII. Очень симпатичные стихи Андрусона253. Просто, сердечно и тепло написаны. Это наш русский Беранже.
А Крашенинников («Мечты о жизни») скучен! Еще в первом рассказике есть что-то обещающее, но дальше – тоска.
И подал еще пять томов своих сочинений на премию в Академию!
Впрочем, недурен еще рассказ «Жизнь Игнатия Ильича»254.
22/XII. Милая Соничка [Петрашкевич]! Она только третьего дня призналась мне в том, что пишет, а сегодня дала прочесть свою брошюру «Из плена», подписанную: Алла Хмурова.
Как хорошо и живо написано! Она, несомненно, талантлива, и жаль, что теперь условия ее жизни таковы, что она ничего не пишет.
Молодец. Я не ожидала от нее такой смелой манеры, энергичного чувства255.
24/XII. Теперь она, правда, гораздо мягче, женственнее, скромнее, но и сейчас я могу вообразить ее себе такой, какой она была, когда околоточный, везший ее в участок, сказал про нее: «Экая ведьма!» – и отказался везти дальше. (Этого эпизода нет в брошюре; она передала мне его на словах.) Ведь ее оторвали тогда от Станислава, без которого ей нет жизни, за которого она готова идти на все и действительно может превратиться в тысячу ведьм. Это именно свойство таких беззаветно любящих женщин, которые в обычное время – одна нежность, одна преданность, одна мягкость и женственность.
В ее душе сидит кусочек Офелии.
А как она проста и сердечна! Все, что она говорит и делает, идет у нее от сердца, хорошего, большого. Когда говоришь с ней, когда смотришь в ее строгие, но ласковые, немного иконописные глаза и весь «лик» – забываешь ее некрасивость. Теперь она положительно хороша в моих глазах.
Но – слаба!..
Станислав Густавович тоже прекрасный, большой человек! Цельная натура. Грубоват немного, но это уж такой тип. Соню он любит очень нежно и никогда не смеется над людьми; не презирает их, хотя, конечно, над каждым из нас в отдельности он может посмеяться в веселую минуту.
Петрашкевич умен, хотя ум его несколько тяжел и неповоротлив, зато безусловно надежен, как и весь он. – «Плохо скроен, да крепко сшит».
Прекрасные люди256!
25/XII. Точно маленькая! Устроила себе вчера елку и утешаюсь ею сегодня целый день. Словно мне пять лет!
Но это моя мечта уж много лет, и только нынче я ее осуществила. (Конечно, в долг!..)
Да и то сказать: елка прехорошенькая. Дерево попалось очень удачное: зеленое, кудрявое, цельное, и на фоне моих обоев и портьеры на окне цвета somon257 картина получается великолепная. Особенно когда погашено электричество и горят свечи.
27/XII. Ужасно хорошо иногда сидеть молча и слушать разговор других (хотя в роли хозяйки это бывает и не особенно любезно). Тогда ярче вырисовываются перед глазами характеры разговаривающих и рельефнее становится их душевный облик.
Вчера я слушала и наблюдала такой диалог между Машей Островской и Котляревским, и какими оба красивыми и интересными они предо мной предстали.
Маша может поддержать, кажется, решительно всякий разговор, не входящий, конечно, в область слишком узкой специальности. Она страшно много читала и читает, и при ее колоссальной памяти запас знаний получается довольно приличный и картина эрудиции внушительная. Необыкновенная простота (совершенно особенная, без малейшей тени тщеславия или желания показать себя, свой ум и знания), с которой она все делает, и умная трезвость особенно очаровывают меня в ее разговорах с людьми умными и авторитетными. Если собеседник ей симпатичен, у нее, бессознательно для нее самой, является более мягкая манера говорить, улыбаться и в ней проскальзывает особая, скромная и прелестная по своей бессознательности женственность. В такие минуты я восхищаюсь ею и люблю ее больше, чем всегда.
Такой была она
