Герхард Кегель - В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста

Серьезная беседа с Альтой

В тот же день я посетил Ильзу Штёбе у нее дома. Мы рассказали друг другу о том, что произошло с каждым из нас, обменялись мнениями о нашем дальнейшем сотрудничестве, подробно и всесторонне обсудили политическую и военную обстановку, пути предотвращения грозившей нам опасности.

Согласно инструкции, которую я получил от представителя московского Центра и передал ей, она должна была связать меня с «музыкантом» – работавшим в Берлине коммунистом Куртом Шульце. Это ее насторожило, поскольку она не была уверена, что упомянутый «музыкант» все еще работает. Она настоятельно просила меня не пытаться самому искать с ним связь, ибо, если он еще на месте – в чем не было уверенности ввиду произведенных гестаповцами многочисленных арестов, – он может принять меня за провокатора и наделать глупостей. А если он уже находится среди арестованных коммунистов, то, войдя к нему в квартиру, я могу сразу же попасть в руки гестапо. У нее, Ильзы Штёбе, есть возможность выяснить, как обстоит дело с этим «музыкантом».

Затем, как я уже упомянул, мы подробно обсудили тревоживший нас в нашем необычном положении вопрос: как нам нужно вести себя, что следовало и что не следовало говорить на допросе, если один из нас или мы оба окажемся в руках гестапо.

Судя по всему, так мы считали оба, если гестаповцы нас арестуют, наши шансы остаться в живых будут ничтожны. Конечно, нам следовало исходить из того, что гестапо и к нам применит пытки, чтобы добиться от нас признаний, узнать имена других товарищей, – ведь это обычный прием гестаповцев. И тот, кто не прошел через это, не может с уверенностью сказать, выдержит ли он такие пытки.

В итоге этого чрезвычайно важного для активных борцов против гитлеровского режима обмена мнениями мы условились, что будем руководствоваться следующим: оказавшись в безвыходном положении, надо говорить или подтверждать лишь то, что может быть неоспоримо доказано гестаповцами и что касается лишь самого себя, категорически отрицать, даже под пыткой, какую-либо причастность других товарищей и знание иных деталей. При этом следовало всегда помнить, что упоминание какого-либо имени могло лишь продлить мучения – ведь в таком случае гестапо в расчете узнать новые имена продолжит пытки, даже если узник уже сказал все, что знал. Следовательно, упорный отказ давать показания о ком-либо, кроме самого себя, может сократить пытки.

Несмотря на все мрачные перспективы, мы, все же хорошо понимая степень риска, были полны решимости всеми силами продолжать борьбу против гитлеровского режима и развязанной им войны. Для нас было исключительно важно обеспечить надежную связь с Центром. А пока она отсутствовала, мы решили до минимума ограничить наши нелегальные встречи. Мы также решили, что Альта попытается установить связь с Центром. А если ее усилия окажутся безрезультатными, я попробую побудить приехать в Берлин находившегося за рубежом товарища, которого мы оба знали и который, как мы считали, должен был иметь постоянную связь с Центром.

В заключение нашей беседы Ильза Штёбе сообщила мне о том, что она уже в течение некоторого времени живет вместе с д-ром X. Он пока еще не коммунист, сказала она, но является решительным противником нацистского режима и вполне надежен. Он оказывает ей поддержку в подпольной работе, они помолвлены. Она уже рассказала ему обо мне, умолчав о моей политической принадлежности и деятельности. Поскольку же я теперь в Берлине и мы с ней, по-видимому, будем встречаться, заметила она, то возникает вопрос, не следовало бы ей все же рассказать ему, что я участвую в борьбе против гитлеровского режима. По ее мнению, это могло бы облегчить наше сотрудничество.

Я выразил сомнение в целесообразности посвящения д-ра X., которого я совсем не знал, в мою политическую деятельность. Я просто не видел надобности рассказывать ему что-либо обо мне. И мы с Ильзой условились, что она расскажет ему примерно следующую «легенду», объясняющую наши с ней взаимоотношения: я являюсь одним из ее знакомых по работе в Варшаве – это соответствовало действительности и подтверждалось фактами. По натуре я-де общительный и надежный человек, всегда готовый прийти на помощь ближнему. Я критически, даже, кажется, враждебно отношусь к нацистскому режиму, но, судя по всему, глубоко укоренившиеся во мне мещанство и нерешительность удерживают меня от сколько-нибудь активного участия в борьбе против нацизма. Но от меня, вне всяких сомнений, можно получать кое-какие полезные сведения.

Едва мы договорились относительно этой «легенды», как в дверь постучали, и в квартиру вошел д-р X. Ильза Штёбе познакомила нас. Мне пришлось рассказать о Москве и о том, как я вернулся в Берлин. А д-р X., который, как сказал он мне, был журналистом и, как и я, работал в отделе информации МИД, сообщил самые последние фронтовые новости, рассказал о больших потерях, которые несли нацистские армии, и о международной обстановке.

Забегая вперед, скажу, что осенью 1942 года д-р X. был арестован вместе с Ильзой Штёбе. На допросах Ильза сумела в немалой степени отвести подозрения от д-ра X., приняв все на себя. Благодаря этому ему удалось избежать гибели, оказавшись в концлагере Маутхаузен, где он выполнял обязанности писаря и, по дошедшим до меня сведениям, сотрудничал с коммунистами из лагерного антифашистского комитета. На его личном деле имелась пометка: «возвращение нежелательно», то есть «оставлять в живых нежелательно».

В конце лета 1945 года я повстречал его в Берлине. Он был чрезвычайно удивлен, узнав, что я уже с 1931 года являюсь членом коммунистической партии, активно участвовал в борьбе против нацизма и входил в ту же подпольную боевую группу, в составе которой была Ильза Штёбе. Он рассказал мне, что на допросах и под пытками в застенках гестапо упорно отвергал свою причастность к каким-либо действиям, направленным против Гитлера, а также утверждал, что ничего не знает о подпольной деятельности Ильзы Штёбе. Это было для него единственным шансом остаться в живых. И даже когда тюремный священник за несколько дней до казни Ильзы Штёбе на гильотине принес ему на память от нее серебряную цепочку, которую он когда-то подарил ей, это показалось ему провокацией гестапо, и он отказался принять цепочку. Благодаря беспримерной выдержке Ильзы Штёбе, которая упорно утверждала, что он ничего не знал о ее подпольной деятельности, ему удалось избежать топора палача.

На допросах в гестапо, рассказывал он мне, его также расспрашивали обо мне, о моих отношениях с Ильзой Штёбе, о моих политических взглядах, поведении и т.д. Он, будучи абсолютно убежденным в том, что говорил обо мне на допросах правду, характеризовал меня как буржуа, не имевшего твердых политических убеждений, не способного на требовавшие мужества поступки, не говоря уже о каких-либо действиях против государственного руководства. Он не раз говорил на допросах о том, что такова оценка, которую давала мне сама Ильза Штёбе.