Николай Богословский - Тургенев

Это было очень давно, и ты, кажется, понял это. Не могу думать, чтоб ты сердился на меня за то, что в «Современнике» появлялись вещи, которые могли тебе не нравиться. То есть не то, что относится там лично к тебе, — уверен, что тебя не развели бы с «Современником» и вещи более резкие о тебе собственно. Но ты мог рассердиться за приятелей и, может быть, иногда за принцип — и это чувство, скажу откровенно, могло быть несколько поддержано и усилено иными из друзей, — что ж, ты, может быть, и прав. Но я тут не виноват; поставь себя на мое место, ты увидишь, что с такими людьми, как Чернышевский и Добролюбов (людьми честными и самостоятельными, что бы ты ни думал и как бы сами они иногда ни промахивались), сам бы так же действовал, то есть давал бы им свободу высказываться на их собственный страх.

Итак, мне думается, что и не за это ты отвернулся от меня. Прошу тебя думать, что я сию минуту хлопочу не о «Современнике» и не из желания достать для него твою повесть — это как ты хочешь, — я хочу некоторого света относительно самого себя и повторяю, что это письмо вынуждено неотступностью — мысли о тебе. Это тебя насмешит, но ты мне в последнее время несколько ночей снился во сие. Чтобы не ставить тебя в неловкое положение, я предлагаю вот что: если я через месяц от этого письма не получу от тебя ответа, то буду знать, что думать. Будь здоров. Твой Некрасов».

Ответ последовал. Правда, он никому не известен. Но Тургенев потом писал, что он отказался в этом письме к Некрасову сотрудничать в «Современнике». И после этого было еще одно небольшое, уже последнее письмо Некрасова, в котором он, цитируя Тургенева, писал: «Не нужно придавать ничему большой важности», — ты прав. Я на этом останавливаюсь, оставаясь по-прежнему любящим тебя человеком, благодарным тебе за многое».

И вот теперь они ехали вместе в Москву. Разговаривали, шутили, смеялись, но, по меткому слову Тургенева, «бездна» так и осталась между ними.

В Спасском Иван Сергеевич прожил недолго. Охота в Жиздринском уезде, куда он выезжал вместе с Фетом в июне, оказалась крайне неудачной.

На этот раз, против обыкновения, он ровным счетом ничего не писал здесь и занимался только изучением работы Щапова «Земство и раскол»; книга эта заинтересовала Тургенева потому, что в Лондоне Огарев и Герцен много говорили с ним о значении земства в России.

В середине июля 1862 года в Спасском до него дошло известие об аресте Чернышевского, Н. Серно-Соловьевича и Писарева. Об этом Боткин написал Фету в Новоселки.

Поводом к аресту Чернышевского и Серно-Соловьевича послужило письмо Герцена, в котором говорилось о возможности перенесения издания «Современника» за границу.

Письмо это было отобрано во время обыска у П. А. Ветошникова, задержанного на границе при въезде в Россию. Ветошников возвращался из Лондона. Познакомившись там с Герценом, Огаревым и Бакуниным, он взялся доставить большое количество их писем в Россию к разным лицам.

Тургенев, разумеется, и не подозревал, что имя его часто упоминалось среди других имен в отобранных у Ветошникова бумагах. Подозрения такого рода могли появиться у него после того, как он узнал об аресте Михаила Налбандова, оказавшегося в Нахичевани. Это случилось через неделю после ареста Чернышевского и Серно-Соловьевича. Налбандов был доставлен из Нахичевани в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость, где его продержали три года.

При обыске у Налбандова была отобрана бакунинская «Инструкция», шифр и другие бумаги, из которых следственной комиссии по делу лиц, обвиненных в сношениях с Герценом и Огаревым, стало известно, что Тургенев — это Ларион Андреевич, организатор фонда денежной помощи Михаилу Бакунину, взявшийся способствовать переезду за границу жены бежавшего из Сибири революционера.

Стало известно также, что он доверенное лицо Герцена и Огарева, лицо, которому при поездках в Россию давались ими различные поручения.

Все это и дало повод в скором времени привлечь Тургенева «по делу 32-х», обвиненных в связях с лондонскими пропагандистами.

Тургенев недолго пробыл на родине в этот свой приезд — уже в августе он снова был за границей, и там в конце года до него дошел слух, что в ближайшем будущем его вызовут в Петербург для дачи показаний в сенате.

Слух этот первоначально показался Тургеневу неправдоподобным, однако вскорости он подтвердился. Оказалось, что действительно председатель следственной комиссии князь А. Ф. Голицын доложил Александру II о необходимости вызвать из-за границы для допроса А. А. Серно-Соловьевича, В. И. Кельсиева, И. С. Тургенева и ряд других лиц. Царь утвердил это предложение.

Акция, предпринятая правительством, взволновала Тургенева. Он вызвал брата, Николая Сергеевича, в Париж, чтобы договориться с ним о продаже имений, коль скоро они окажутся под угрозой конфискации.

«Вызывать меня теперь, — писал Тургенев Анненкову в начале января 1863 года, — после «Отцов и детей», после бранчливых статей молодого поколения, именно теперь, когда я окончательно, чуть не публично разошелся с лондонскими изгнанниками, то есть с их образом мыслей, — это совершенно непонятный факт…»

Получив через русского посланника в Париже официальный вызов, Тургенев в январе 1863 года писал тому же Анненкову: «Я не в состоянии себе представить, в чем собственно меня обвиняют. Не могу же я думать, что на меня сердятся за сношения с товарищами молодости, которые находятся в изгнании и с которыми мы давно и окончательно разошлись в политических убеждениях. Да и какой я политический человек? Я — писатель, независимый, но добросовестный и умеренный писатель — и больше ничего».

По совету посланника Тургенев обратился с письмом к Александру II, заверяя его в «умеренности» своих убеждений, «вполне независимых, но добросовестных».

Из писем к друзьям Тургенева видно, что он опасался преследований за встречи с гейдельбергскими студентами, учредившими русскую студенческую читальню и занимавшимися политической пропагандой, а также за участие в подготовке проекта «адреса» на имя Александра II с требованием созыва Земского собора, в котором авторы его видели единственное средство спасти страну.

Желая теперь выиграть время и получить ясное представление о существе возникшего «дела», Тургенев возбудил ходатайство о высылке «допросных пунктов» в Париж, мотивируя свою просьбу невозможностью незамедлительно приехать в Россию из-за болезни.

Просьба Тургенева была уважена. Из присланных ему допросных пунктов он увидел, что речь идет главным образом об его отношениях с Герценом, Огаревым и Бакуниным и попутно затронут вопрос о знакомстве с Налбандовым и Серно-Соловьевичем.