Петр Вайль - Стихи про меня

Не стоит слишком вникать, ведет к шизофре­нии. Книжек хватит. Вот эти лосевские "Подпи­си" перечитывать не устаю. Догадываюсь и даже знаю, почему. Но не хочу до конца выражать свое понимание словами, пусть остается так — на то и стихи.

ПЛАТФОРМА МАРК

Сергей Гандлевский 1952

Е.Ф.Фадеевой

Не сменить ли пластинку? Но родина снится опять.Отираясь от нечего делать в вокзальном народе,Жду своей электрички, поскольку намерен сажатьТо ли яблоню, то ли крыжовник. Сентябрь на исходе.Снится мне, что мне снится, как еду по длинной странеПриспособить какую-то важную доску к сараю.Перспектива из снов — сон во сне, сон во сне, сон во сне.И курю в огороде на корточках, время теряю.И по скверной дороге иду восвояси с шестиУзаконенных соток на жалобный крик электрички.Вот ведь спички забыл, а вернешься — не будет пути,И стучусь наобум, чтобы вынесли — как его — спички.И чужая старуха выходит на низкий порог,И моргает, и шамкает, будто она виновата,Что в округе ненастье и нету проезжих дорог,А в субботу в Покровском у клуба сцепились ребята,В том, что я ошиваюсь на свете дурак дуракомНа осеннем ветру с незажженной своей сигаретой,Будто только она виновата и в том, и в другом,И во всем остальном, и в несчастиях родины этой.

1987

Много лет повторяю себе и другим эти две строчки: "Снится мне, что мне снится, как еду по длин­ной стране / Приспособить ка­кую-то важную доску к сараю". Здесь слышны Радищев, Пушкин, Ключевский, Щедрин, Чехов, Розанов, Платонов. Что ли дело в длине и ширине страны? Ладно, а Канада?

Приезжаем с Гандлевскими с утра пораньше — для них десять считается "с петухами" — по Дмитровскому шоссе на барахолку у платформы Марк, это станция Савеловской железной дороги. Официально, как указано на вывеске, — "Ярмарка то­варов, бывших в употреблении".

Употребление долгое. Цены на товары небы­валые. Не может ничего на свете стоить четыре рубля — чуть меньше четырнадцати центов. Тут — стоит. Солнцезащитные очки со склейкой на пе­реносице. Проволочная подставка под чайник. Ватная насадка на чайник. Брошюра "Внимание: жиды". Долото. Журнал "Крестьянка" за 1977 год. Вилка двухзубцовая. Учебник физики для седь­мого класса — автор Пёрышкин? конечно, при­вет, Пёрышкин. В изрядной по здешним меркам цене — впрочем, "все договорное, мужчина, все обсуждается" — вытертый до основы жанровый настенный коврик из детского прошлого. За кук­лу без головы неожиданно хотят тридцать. Скорб­ная старуха готова отдать десяток баночек из-под сметаны за двадцать пять. Мой рижский знако­мец Бритт, которого потом зарезали, обкуренно­го, под Красноярском, всегда носил такую в кар­мане — уважал за надежную толщину стекла: не раздавится, как стакан или майонезная банка. Бритт нестеснительно доставал свою посудину даже в кафе, на протесты официанток — вот же перед вами бокал! — веско отвечал: "Страна вла­чит жалкое продовольственное и промтоварное существование". Замечательным чувством стиля обладал человек. Сметана из подобной тары съе­дена еще до перестройки, но где-то в культурных пластах кладовой выжили баночки, чтобы по­пасть к платформе Марк.

Чем дальше от шоссе к станции, тем плоше тор­говые ряды, скудеет обстановка, бывшие в употреблении товары спускаются с фанерных прилав­ков на землю, так что время от времени слышится визг: "А вот этого не надо! Наступать необязательно!" У самой железной дороги торговля вовсе зату­хает, тут спят бомжи на глиноземе, выпивает празд­ное население, местный эксцентрик тараторит в расчете, что нальют. Артистично и похоже изоб­ражает эстонца из анекдотов: "На куя попу накан, если поп не куликан! На куя волку шилетка, по ку­стам ее трепать!" Выходит слишком изысканно для публики Марка, они геополитику не ловят, произ­ношение не ценят, говорят: "Ты чё, зубы с утра не вставил?" Того сразу не собьешь: "Что надо, я и себе и тебе вставлю!" — но все же переходит на бо­лее доступный репертуар. Поет а сареllа, незнако­мое, мелодичное, несуразное: "И забрезжит рука, и гитара, и твое с синевою лицо". Не помогает. Мужик в медалях, никак не завоеванных, а тут же прихваченных, благо на барахолке боевых наград полно, и за копейки, брезгливо произносит: "Бол­таешь много, потому не имеешь ничего". Почти цитата. Приятель моей молодости Мишка Володин, моряк дальнего плавания, непременно в середине вечера подкручивал усы, откладывал гитару и го­ворил из "Адъютанта его превосходительства": "Мы в России слишком много болтаем, господа! И потому имеем то, что имеем. Я буду пить молча, господа!" Тоже врал. В том, что ли, дело, что болта­ют много? Ладно, а итальянцы?

Всего в остановке отсюда — Лианозово. В ми­нутах езды от ковриков с оленями и брезжущей руки — место, где писались картины Кропивницкого и Рабина, сочинялись стихи Холина и Сапгира: лианозовская школа. Не отсюда ли, не с извечной ли платформы Марк явились рабинские ржавые селедки на газете и сапгировские "Сонеты на рубашках"?

Солнце к полудню начинает припекать, тор­гующие раздеваются, обнажая татуированный целлюлит. Лена Гандлевская досадует: "Фотоап­парата не взяли". Мы с Сергеем возражаем: "За­режут и под платформу положат". Могут, навер­ное, хотя на вид народ здесь расслабленный, вялый, да и жарко, сил едва-едва хватает на пер­вичные рефлексы.

У прилавка с закопченными кастрюлями — разгул куртуазности. От столба с объявлением "Куплю волосы свыше 35 см" отделяется усатый мужчина в тельняшке и приступает к флирту с кастрюльницей: "У настоящей женщины между шейкой всегда такая родинка. — Да это не родин­ка, дурной, это прыщик. — Прыщик — это когда обнял и не вставил, а когда обнял и вставил, тог­да родинка". У платформы Марк свои лексиче­ские поветрия: "вставить" — популярный глагол, слышится отовсюду, народ деликатный, прибега­ет к эвфемизмам. Кастрюльная торговка одета с выдумкой: синие длинные трусы и незапамятный, откуда-то из видений дачного отрочества, белый атласный лифчик на шести пуговицах. Усатый засовывает руку глубоко в трусы, та хохочет и понарошке отталкивает: "Иди-иди, торгуй! — Я не торгую, я реализовываю!"

Две девчонки рассматривают разложенное на земле зеленое кримпленовое платье, всерьез сби­вают цену. Надеть это невозможно, хотя лет три­дцать назад очень носили, даже и на танцы. Дев­чонки, видно, затеяли что-то вроде маскарада, обсуждают детали будущей вечеринки, потом за­бывают о покупке, перейдя к более важному. Одна рассудительно говорит: "Да нет, тут надо как-то по-другому придумать, к одиннадцати часам все нажрутся в жопу". Вторая согласно кивает. Обе­им лет по шестнадцать, не больше. Кажется, излишне суетятся и тревожатся антиглобалисты: национальная специфика сохранится еще надол­го. По крайней мере, по эту сторону Карпат.