Наталья Рапопорт - То ли быль, то ли небыль

Теперь вам легче будет сполна оценить события, о которых я собираюсь рассказать. В два часа того дня Блюм должен был читать на нашем факультете первую лекцию недельного цикла. Это означало, что примерно в час мы должны были выехать из дому. После завтрака, часов в десять утра, Блюм объявил, что отправляется в супермаркет за сигаретами, потому что форменное безобразие, что в доме нет сигарет. В данном конкретном случае сигарет в доме не было не только потому, что никто из нас не курит, а ещё и по моему злому умыслу – я полагала, что Блюму с его измученным сердцем не полезно поддаваться этому пороку, не хотела его поощрять и надеялась, что «на нет и суда нет». Но не тут-то было. Блюм взял свою палку, отправился в супермаркет – и пропал. Супермаркет был в двух шагах от нашего дома, даже блюмовским шагом максимум минут пять ходьбы… Когда он не вернулся через полчаса, я начала волноваться, через сорок минут помчалась в супермаркет, но его там не было, и никто ничего путного не мог мне сообщить. Через час я уже не находила себе места, мы с Володей прыгнули в машину и начали колесить по району, время от времени заскакивая домой посмотреть, нет ли сообщения на автоответчике. Дело шло уже к часу дня, я была в ужасе и расспрашивала работников ближайших автозаправок и бизнесов, не видел ли кто-нибудь из них поблизости «Скорую помощь», подбиравшую пожилого господина с палкой. К счастью, никто ничего такого не видел. Я терялась в догадках..

Наконец в один из наших заскоков домой раздался телефонный звонок.

– Приезжай немедленно меня забрать, – сказал Блюм приказным тоном, занимая наступательную позицию и предваряя мои вопли. Впрочем я и вопить-то в этот момент как следует не могла, у меня в мозгу стучало только одно – слава Богу, живой!

– Где вы?

– Около мормонской церкви.

– Замечательный ориентир, – прорычала я, – у нас в городе пятьсот двадцать девять мормонских церквей.

– Хорошо, сейчас с тобой поговорят.

Милый женский голос сообщил мне по-английски необходимые ориентиры, и минут через десять я уже подбирала на углу улицы слегка смущённого Блюма с палкой, пачкой сигарет и огромной котомкой яблок и груш в руках.

– Это ещё откуда?

– Мне дала та женщина, к которой я зашёл.

– Какая женщина? Зачем зашёл?

– Я вышел из супермаркета через заднюю дверь вместо передней, задумался и пошёл не в ту сторону. Шёл, шёл, смотрю – что-то твоим домом не пахнет. Я пошёл назад, думал скостить дорогу и окончательно заблудился. Потом увидел – в одном дворе женщина возится в саду, но пока я подошёл, она ушла в дом. Дверь она оставила открытой, я и вошёл. Она сначала очень испугалась, но потом мы разговорились, я сказал ей, что заблудился – кстати, как это по-английски? – она перестала меня бояться и разрешила тебе позвонить. Очень милая женщина, мы замечательно побеседовали, она напоила меня вкусной водой и угостила грушами и яблоками из своего сада. А эти просила передать тебе, так что видишь, я не зря сходил за сигаретами.

– Вы понимаете, что она могла вас застрелить?! – дуэтом заорали мы с Володей.

– По-моему, она сначала так и хотела, но потом взглянула на меня и угостила грушей. Я ей очень понравился. У неё хороший вкус. А ты что смотришь на меня, как ведьма?

– Я битых два часа носилась по району, расспрашивая встречных-поперечных, не видел ли кто неотразимого красавца, этакого Марлона Брандо, с клюкой, ломаным английским и сонмом поверженных мормонских матрон вокруг. Я уже собиралась ехать в университет, отменять семинар и объяснять, что профессор сегодня лекцию читать не может, потому что в данный момент фотографируется для обложки журнала «Плэйбой».

– Фу, какая злая, – поморщился Блюм. – Перестань ведьмиться. Жаль, что я не познакомил тебя с той милой женщиной, тебе было бы полезно посмотреть, как выглядят добрые и отзывчивые люди.

Я хотела зарычать в ответ, но тут мы подъехали к университету…

– Надо же, яблоки дала! Груши! А ведь могла бы и бритвочкой, – долго ещё переживал Володя, прилежный читатель отдела происшествий местной газеты, перефразируя известный анекдот об Ильиче…

Что есть, то есть – обаяние Блюма было неотразимо.

…Блюм присылал мне из Москвы чудные письма и стихи, некоторые грустные, другие забавные, часто смешанные русско-английские:

Когда возможностей поменьше,Смотри придирчивей на сорт…Я не люблю ученых женщин,Которые не Рапопорт.

Нет на свете ни чужих, ни наших,Все преграды на пути круша,Борется отчаянно НаташаВ одиночку против США.

Идя сквозь жизнь по перекресткам сплетен,Под грудой тяжкою незавершенных дел,Какую женщину в Америке я встретил!Какую женщину в России проглядел…

Устав от химфизичных морд,От бардака и неуюта,I came to charming РапопортFirst Science-Lady of the Utah.I stay here only one short weekИ раз в два года или реже,Но кажется, уже привыкБыть рядом с нею – what a pleasure!

Мне нравились не все его стихи и не вся проза, и я откровенно ему об этом говорила. Блюм критики от меня не терпел, спорил и сердился. Чтобы заранее меня обезвредить, на книге стихов сделал мне такую надпись: «Наташке. Эти стихи нравятся людям с сильно развитым художественным вкусом. Помни это, читая. Л.».

Он успел при жизни увидеть напечатанными и роман свой «Две жизни» (спасибо Сереже Никитину), и книгу стихов. Он был им бесконечно рад, и я счастлива, что он получил от жизни этот подарок.

Нет на свете ни чужих, ни наших, Все преграды на пути круша, Борется отчаянно Наташа В одиночку против США.

Идя сквозь жизнь по перекресткам сплетен, Под грудой тяжкою незавершенных дел,

С годами всё труднее заводить новых друзей. Со старыми – багаж прожитых лет, пуд съеденной соли. Им можно сказать: «А помнишь?» Новых не спросишь.

С замечательным художником Михаилом Туровским и его женой Софой меня познакомил Губерман. Я впервые переступила их порог, но уже через десять минут ловила себя на совершенно иррациональном импульсе спросить: «А помните?..» – словно мы прожили бок о бок предыдущие пятьдесят лет. Такие родные оказались люди.

Думаю, что Миша – один из лучших, если не лучший художник своего времени. Только не подумайте, что он это время представляет, скорее наоборот. Искусство конца двадцатого века – искусство распада. Михаил Туровский идёт против течения как хранитель, продолжатель и наследник лучших традиций предшественников. Впрочем, я не искусствовед и эту тему развивать не буду. Просто я погружаюсь в его картины и могла бы проводить среди них долгие счастливые часы, если бы жизнь позволяла. Миша и Софа живут в Нью-Йорке, и видимся мы, к сожалению, гораздо реже, чем мне бы хотелось…