Лео Руикби - Фауст

Захватывавшие воображение триумфы Александра сделали этого полководца героем магических легенд, разбросанных во множестве произведений. Там встречались истории о заколдованных драгоценных камнях, о загадочном автомате, о магических подвигах Аристотеля – учителя Александра, а также о гримуаре «Секрет секретов», приписываемом Псевдо-Аристотелю.

Имя Александра Великого символизировало высочайшие достижения. Венгерского короля Матиаша Корвина, несколько раз подряд одержавшего верх над османами в Сербии и Богемии за период с 1479 по 1483 год, прямо сравнивали с Александром Великим. Родриго Борджиа, в 1492 году ставший римским папой, взял имя Александра VI, желая связать себя с древним царём Македонии. В обращении к новоизбранному римскому папе савойский посол Пьетро Кара назвал понтифика «новым Александром Великим»{322}. Римский папа украсил свои жилые апартаменты в Ватикане («Апартаменты Борджиа») фресками с изображением прославленного тёзки. В первой половине XVI века вилла Фарнезе в Риме была монументально украшена росписями на тему деяний Александра Великого. Франциск I точно так же декорировал свой любимый дворец в Фонтенбло. Алессандро (Александр) Фарнезе, римский папа Павел III (1534–1549), выбрал сцены из жизни Александра Великого для украшения своих апартаментов в замке Святого Ангела в Риме.

Александр Великий был не только одним из героев Античности, но также являлся персонажем популярных литературных и художественных произведений того времени и служил образцом для многих правителей эпохи Возрождения. Тогда далеко не случайным выглядит то, что ввиду нависшей угрозы османских армий Карл требовал от Фауста представить ему на обозрение настоящую икону рыцарских качеств: символ храбрости, щедрости, благородства, самоотречения и победы над нечестивыми язычниками.

Вполне очевидно сходство с более ранними инсбрукскими байками, пересказанными Гансом Саксом, а также с ходившим тогда слухом, что магом якобы был Тритемий. По этой причине студенты, изучающие историю литературы, склонны расценивать эти рассказы как повтор одного и того же сюжета с разными именами действующих лиц. Конечно, такое вполне допустимо, но при этом мы не берём во внимание одну важную особенность данного случая. Фауст сам объявил себя некромантом и даже «кладезем некромантии». Стоило ли ожидать, что он не попытается совершить магические подвиги, подобные тем, что могли иметь место в Эрфурте или Инсбруке? Некромант, который не вызывает души мёртвых, недостоин называться некромантом.

Если верить «народной книге», после того, как Фауст вызвал духов на глазах у императора, он стал участником ещё одной сцены, быстро превратившейся в фарс. Распростившись с духом Александра Великого, Фауст оставался без дела какое-то время, вероятно, ожидая, пока император хорошенько обдумает чудеса, свидетелем которых он оказался. В галерее Фауст решил было осмотреть сад и понаблюдать за придворными, как вдруг заметил одного рыцаря, прикорнувшего прямо в окне парадного зала. Не раздумывая, Фауст наколдовал рыцарю пару ветвистых оленьих рогов. Пробудившись ото сна, рыцарь попытался поднять голову и разбил стекло. Гулявшие по саду придворные увидели рыцаря и вместе с Фаустом принялись громко смеяться. Услышав шум, император вышел посмотреть, в чём дело, и, увидев беднягу рыцаря, застрявшего в окне, тоже рассмеялся. Император поздравил Фауста с удачной шуткой – и маг, поклонившись, освободил героя инцидента от столь неудобного головного убора. Однако рыцарь затаил обиду.

Когда по до конца неясным личным причинам Фауст покинул Инсбрук, его осыпали «множеством наград и подарков». Отъехав лиги на полторы от стен города и, вероятно, успев продекламировать строки Генриха Айзека (1450–1517) «Innsbruck, ich muss dich lassen» («Инсбрук, мне пора уезжать»), Фауст оказался в лесу, где был атакован тем самым рассерженным рыцарем. Рыцарь и его спутники ждали Фауста с грозно опущенными копьями. Превратив соседние кусты в конных воинов, Фауст направил свои войска в атаку на противника. К счастью для Фауста, кустов в лесу оказалось больше, чем друзей у рыцаря, и противник, не ожидавший такого поворота, сдался на милость победителя. Фауст великодушно пощадил обидчиков, «в наказание» снабдив каждого наездника парой козлиных рогов, а каждую лошадь – парой коровьих рогов{323}.

Хотя в своей пьесе Марло придумал этому безымянному рыцарю имя Бенволио, можно предположить, что у «Бенволио» был вполне реальный прототип. Рыцарь не только подвергся унижению перед самим императором, но также потерпел фиаско на глазах у товарищей по оружию. Хотя безымянный рыцарь представлен читателю так, словно его имя было скрыто нарочно, однако на полях книги Шписа издания 1587 года значится имя барона фон Гардека. Этого человека позднее идентифицировали как Фердинанда фон Гардегга (1549–1595) – австрийского графа, получившего сомнительную известность благодаря сдаче османам форта Гьор в Венгрии, находившегося под его командой и казнённого за предательство. Впрочем, когда в 1587 году Шпис впервые выпустил свою книгу, о фон Гардегге ещё никто не слышал, а упоминание его имени могло служить ближайшим целям борьбы с обвинениями, выдвинутыми другим человеком, неожиданно ставшим мишенью «Истории» Шписа{324}.

Спустя год после публикации барон Фабиан фон Дона предъявил Шпису обвинение в распространении клеветнических книг. Фон Дона был советником и командовал вооружёнными отрядами графа Иоганна Казимира в Гейдельберге, так что его слова имели вес. Шпис был вынужден направить барону фон Дона письмо с извинениями. После того как издатель убрал возмутительные пассажи из текста, городской совет посчитал дело закрытым. Впрочем, корни этой истории уходят в прошлое. Фон Дона возглавлял наёмные отряды Казимира во время похода во Францию для поддержки Генриха III Наваррского (позднее ставшего французским королём Генрихом IV) и, когда наёмники дезертировали, вернулся домой с позором. Фон Дона был признан ответственным за этот провал. Он начал полемику со своими критиками, заявив, что против него устроили заговор. Это в итоге привело к появлению обвинений против Шписа. Хотя получается, что Шпис и фон Дона связаны, истинная подоплёка этой истории не ограничивается только провалом военной экспедиции во Францию. Фон Дона был кальвинистом и сделал многое для вытеснения протестантов из Гейдельберга. Это считали актом возмездия за то, что он сам был изгнан лютеранами.

Таким образом, фон Дона мог появиться в книге Шписа, но только ли он внёс вклад в эту историю? Если в книге Шписа так мало фактов, почему мы должны придавать значение его нападкам на фон Дона? На самом деле такие же истории можно найти в более ранней «Вольфенбюттельской рукописи». Правда, Шпис не ничего выдумал, но в то же время он мог расставить акценты по своему усмотрению.