Илья Серман - Свободные размышления. Воспоминания, статьи

Удивительно нам теперь, что Шкловский меряет ленинскую речевую практику работой футуристов, а не наоборот: словесное «дело» Ленина оказывается частью общего движения пореволюционной культуры, ее «авангарда».

Показанное в этих статьях сходство речевой практики Ленина с футуристической революцией исторически ее оправдывало и объясняло. Вопреки хорошо известному личному его неприятию футуризма и Маяковского, Ленин оказывался в одном лагере с новой поэзией, с Маяковским и с футуризмом вообще.

В свое время в 1938 году совместно с Г.П. Макогоненко мы написали статью о ленинских цитатах, включенных в текст поэмы «Владимир Ильич Ленин». Нас тогда интересовала прежде всего инвентаризация этих цитат493.

Ю.М. Лотман отмечал, что «параллелизм в трактовке стиля ленинской речи Тыняновым и Маяковским… устойчив»494.

В статье «Словарь Ленина-полемиста» Юрий Тынянов анализирует семантику «слов названий», имея в виду названия политических партий, существовавших в России в 1917 году: «Перемену названия Ленин мыслил именно как сдвиг, как борьбу с языковой рутиной; привычность старого названия не довод за сохранение его, а довод за перемену». Далее Тынянов приводит известные слова Ленина:

массы привыкли, рабочие «полюбили» свою социал-демократическую партию. …Это довод рутины, довод спячки, довод косности. А мы хотим перестроить мир. …И мы боимся сами себя. Мы держимся за «привычную», «милую», грязную рубаху. Пора сбросить грязную рубаху, пора надеть чистое белье495.

У Маяковского призыв Ленина сменить название партии перенесен из статьи Ленина в его речь. У него Ленин говорит:

– Товарищи! —и над головамипервых сотенвпередведущуюруку выставил. —– Сбросимэсдечества обветшавшие лохмотья496.

Разница между Тыняновым и Маяковским в том, что вместо цитаты поэт дал ее метафорическое выражение. Но пример, очевидно, подсказан статьей Тынянова, как, впрочем, и сам прием подхода к различным формам ленинской ораторской речи.

Ленин в поэме Маяковского говорит, и говорит своими словами, часто перенесенными из статей в поэтическое, то есть устное слово.

В 1927 году появилась в отдельном издании поэма Ильи Сельвинского «Уляляевщина», где в главе 12 Ленин диктует машинистке свой доклад на X съезде РКП:

Ленин диктовал машинистке: «Итак,Резолюция IX съезда полагала,Что путь пойдет нормальной шкалой,А шкала пошла совершенно не так.

Можно ли это явленье замазать? Нет.Признаемся волей-неволей,Что нашастомильоннаякрестьянскаямассаУстановленной формой отношений недовольна.Однако Шляпников, КоллонтайХотят завинчивать гайки потуже,Стремясь отдать мужицкие душиВ распоряженье махновских стай.Где же союз с крестьянством, друзья,Если у вас держимордовы меры?Нет, господа оппозиционеры:Классов обмануть нельзя!И если сейчас недоволен народ,То скажем ясно без лака:Военный коммунизм – лихая атака,Однако мы слишком рванулись вперед…

Написали?…»

Ильич шагал по ковру,Стараясь ступать по линии клеток,Засунув пальцы нервных рукЗа проймыгубсоюзскогожилета497.

Борьба за эпос в 1920-е годы – обширная тема. Возвращаясь к «Высокой болезни», мы видим, что появление в ней Ленина корреспондирует с опытами Маяковского и Сельвинского. Пастернак решил ввести «живого» Ленина в «Высокую болезнь» и связал его появление «мемуарно» со своими впечатлениями от IX съезда Советов, а «сюжетно» с появлением в поэме «звука» и его победой над «тишиной», посланницей смерти.

Два эти понятия, хотя и не персонифицированные, определяют общее движение поэтической мысли в «Высокой болезни»: это «тишина» и ее антипод – «звук»498. При этом «тишина» возникает как заместитель «звука»; исчезновение «звука» поэт воспринимает как одну из самых страшных черт эпохи:

И сон застигнутой врасплохЗемли похож был на родимчик,На смерть, на тишину кладбищ,На ту особенную тишь,Что спит, окутав округ целый… (238).

«Тишина» – это исчезновение «звука»:

…Звук исчезЗа гулом выросших небес (238).

Победа над зимой и ее союзником «тишиной» в поэме и в жизни приходит не от музыки, а от того, кто стал «голосовым экстрактом» истории.

Почему же в поэме, кульминацией и завершением которой является речь Ленина, он, Ленин, говорит, но так, что мы его только видим, видим «лицо» его звуков, а слов не слышим? Как Пастернак решил, что Ленин у него будет бессловесным?

В отличие от Николая II, который не персонифицирован в «Высокой болезни», Ленин в ней появляется, он дан через восприятие поэта, он двигается, он жестикулирует, и про него сказано, что

…(Э)та голая картавостьОтчитывалась вслух во всем,Что кровью былей начерталось:Он был их звуковым лицом (244).

Этот смело употребленный Пастернаком образ становится понятен только через Блока, который в «Крушении гуманизма» писал, что «несовершенные создания, обрывки вымыслов, гораздо более великих, резервуары звуков, успевшие вобрать в себя лишь малую часть того, что носилось в бреду творческого сознания. Сама Милосская Венера есть некий звуковой чертеж, найденный в мраморе, и она обладает бытием независимо от того, разобьют ее статую или не разобьют» (6, 109).

Если статуя может стать звуковым чертежом, то и речь автора может быть «звуковым лицом». И все же почему Ленин у Пастернака, как в фильме Эйзенштейна «Октябрь», не говорит, почему он бессловесен, тогда как у Маяковского и Сельвинского он говорит цитатами из своих статей и речей? В поэме нет ни малейшего намека на конкретное содержание речей Ленина. «Антинамеком» можно считать строку «слова могли быть о мазуте», поскольку «мазут» как таковой не был упомянут в речи, но о топливном кризисе Ленин говорил подробно и с особенной надеждой на его «минерализацию», то есть замену дров углем и торфом. Предполагаю, что Пастернака не могло не поразить своей убежденностью то объяснение, которое Ленин давал победе большевиков над всеми противостоящими силами: «Мы оказались правы в самом основном. Мы оказались правы в своих предвидениях и своих расчетах»499. Отсюда утверждение: «Он управлял теченьем мыслей и только потому страной».

В этих строках уже не спор с Блоком, а совершенное с ним несогласие. Пастернак объявляет причиной победы большевиков те «рационалистические обобщения», которые презрительно отвергал Блок во имя «музыкальных ритмов», во имя стихии.