Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом

Эпилог – 1977

Я вернусь, и я вернусь в миллионах…

Эта книга была написана в 1952 году, но история Эвы не окончилась с ее смертью. Даже спустя двадцать пять лет она не оставила свою страну. Страстные слова, которые она произносила в эфире, прорастали среди раздоров, словно драконовы зубы. Ее имени было достаточно, чтобы аргентинец пошел против аргентинца, перонист против перониста.

В Пероне угадывалась та самая столь свойственная южноамериканцам апатия, скорее духовная, нежели физическая, которая заставляет пожимать плечами и повторять: «Что же делать!» Он не был настолько азартным игроком, чтобы идти ва-банк: среди политиков он был скорее лукавым игроком в покер, который держит за манжетой козырной туз. В 1945 году, когда Перон жаловался на неудобства тюремной жизни на острове Мартин Гарсия, именно призывы Эвы подняли «людей без пиджаков» на его поддержку. До самой смерти она была той динамо-машиной, которая снабжала его энергией. Теперь, когда она ушла, его твердость поколебалась. Еще до того, как был окончен мавзолей, ставший для тела Эвы домом в вечности, Перон был отправлен в ссылку.

В 1955 году, спустя три года после смерти Эвы, армия, напуганная государственной политикой, которая привела страну на грань банкротства, устроила государственный переворот. Армию поддержали католические епископы, так как разбойники-перонисты грабили и варварски разрушали церкви. Студенты подняли восстание, и даже ГКТ, огромная вооруженная толпа, на которую надеялся Перон, не смогла сплотиться для его поддержки. Теперь уже не было Эвы, чтобы заставить партию действовать.

После пяти дней боев под угрозой обстрела города флот, который всегда был враждебно настроен по отношению к Перону, отправил его в ссылку в Уругвай на уругвайском военном катере. То, что его не посадили в тюрьму и не казнили, свидетельствовало не столько о гуманизме его врагов, сколько об их убежденности, что его время миновало. В Буэнос-Айресе толпы заполнили улицы, радуясь его падению. Все, кроме наиболее фанатичных перонистов, верили, что видят его конец. Это могло быть так, если бы не бездарность и продажность сменивших его правителей и если бы не козырной туз, который он держал в рукаве, – тело Эвиты.

Ее тело было открыто для доступа поначалу в министерстве труда, затем в сенате, и наконец в часовне в штаб-квартире ГКТ. Там оно было забальзамировано известным испанским патологоанатомом Педро Ара. Говорят, что это обошлось Перону в сотню тысяч долларов, но деньги были потрачены не зря, так как теперь телу фактически не грозило разложение. Когда генерал Арамбуру захватил штаб-квартиру ГКТ, тело было обнаружено, но не в часовне, и вообще не в гробу – оно лежало во временном алтаре в одном из запертых кабинетов. И это оказалась не последняя проблема, с которой пришлось столкнуться генералу. Перонистские феминистки, чья партия была распущена, уже требовали, чтобы им выдали тело для христианского погребения. Место ее захоронения неизбежно должно было стать «меккой» перонистов. Как католичку ее не могли кремировать, а военный флот отказался предоставить ей место на кладбище на острове Мартин Гарсия. Ее семья, сосланная в Венесуэлу, весьма неблагородно умыла руки и отказалась от нее. Тело исчезло, и шестнадцать лет о нем ничего не было слышно.

В ресторанах и экспресс-барах Буэнос-Айреса, в будуарах и на скамейках в парках витали слухи о том, где теперь находится тело Эвы: Арамбуру выбросил его в реку; оно замаскировано под тело монахини и его кораблем отправили в Рим для захоронения; двадцать пять видных горожан, которые по отдельности дали присягу ради сохранения тайны, получили каждый по гробу для тайного погребения, и каждый верил, что именно его гроб содержит останки Эвы Перон.

Что происходило с телом Эвиты на протяжении последующих двух лет, до сих пор остается неясным, но в 1957 году сеньора Айролди, рукоположенная сестра из Миссии святого Павла, прибыла в Милан с гробом, в котором, как она полагала, содержится тело Марии Магги, итальянской вдовы, умершей в Аргентине. Оно было захоронено на кладбище Мусокко в Милане и четырнадцать лет лежало непотревоженным.

Перон бежал в Парагвай, оттуда – в Панаму, затем в Санта-Доминго, или, как его называли, Сьюдад Трухильо, и наконец в Мадрид. Ему было нелегко найти себе постоянное место. Перон был истинным аргентинским macho, и он не мог жить без женщины. После смерти Эвиты ее наиболее преданные последовательницы обвиняли его в «похождениях» с несовершеннолетними школьницами в президентской резиденции в Оливос. В Панама-Сити он встретил юную аргентинскую танцовщицу из кабаре, Марию Эстелу Мартинес. Она переехала с ним в Мадрид, и в 1961 году они поженились. По любым меркам Перон был невероятно богатым человеком – среди бесконечных слухов, циркулировавших вокруг него, была и история о том, что после смерти Эвы ее счет в швейцарском банке обнаружен не был. Он и Изабелита, как стали называть его третью жену, жили в роскоши на фешенебельной, хорошо охраняемой вилле в элитном районе Пуерто де Гиерро в пригороде Мадрида.

Здесь он продолжал принимать верных ему делегатов от профсоюзов и членов перонистской партии. В то время как один губительный режим в Аргентине сменял другой, за семнадцать лет после отставки Перона в стране было пять военных и три гражданских правительства, медленный поток визитеров в роскошный дом в Пуерто де Гиерро превратился в потоп. Эйфория, последовавшая за падением Перона, быстро рассеялась. Цены продолжали расти, коррупция распространялась повсюду, а насилие очень быстро стало образом жизни. Перон однажды не без юмора заметил: «Дело не в том, что мы были такими хорошими, а в том, что те, кто последовал за нами, были так плохи, что мы стали выглядеть лучше, чем мы есть». Даже самые безнадежные консерваторы начали верить, что Перон, который оставил страну в хаосе, возможно, единственный, кто восстановит спокойствие.

Перон был гениальным обманщиком. Justicia-lismo, который он проповедовал, был, как он объяснял, средним путем между капитализмом и коммунизмом и позволял ему каждого, кто к нему приходил, убеждать в своем сочувствии. Военным и бизнесменам он обещал спокойствие и процветание; молодому поколению, которое не могло помнить, насколько деспотическим был его режим, он обещал справедливость и новый общественный строй. Эта политическая неопределенность вполне могла открыть ящик Пандоры перед его соотечественниками.

Сам Перон, похоже, не торопился расставаться со своей привольной жизнью в Пуерто де Гиерро, где Изабелита тщательно следила за его питанием и оберегала его от чересчур настырных визитеров. Ему было за семьдесят, он все быстрее уставал и, как утверждали его враги, все больше дряхлел. На свете еще очень многие желали ему смерти. И только тело, лежащее под чужим именем на кладбище Мусокко, не давало ему покоя.