Андрей Танасейчук - О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера

Сара ответила более пространным письмом, в котором, среди прочего (например, рассказа о том, как ее мама ездила в Гринсборо), упомянула, что недавно сфотографировалась в ателье, а также и о том, что пишет и уже опубликовала несколько рассказов в журнале. О. Генри немедленно разразился в ответ посланием, в котором поздравлял с литературными успехами (позднее, в другом письме, он сообщал, что прочитал один из рассказов и назвал его «очень славным и нежным»), советовал перебраться в Нью-Йорк (где она сможет «свести знакомство с редакторами, да и вообще здесь проще с публикациями»). «Мисс Салли, — он продолжал называть ее именем героини, — пожалуйста, пришлите мне ту самую свою фотографию, что Вы упоминали… Если Вы не черствы сердцем и не жестоки, Вы уже, верно, вложили ее в письмо — до того, как сообщили мне о ее существовании». Но оказалось, что она не сделала этого, и сразу же по получении письма он пишет в ответ, величая ее «Дорогая Леди из благословенной молодости», и настаивает: «Пожалуйста, пришлите мне эту фотографию… Вы ее вышлете мне или собираетесь воспользоваться железной дорогой, чтобы доставить лично?» Сара, наконец, сдалась и выслала фото, но тотчас передумала и потребовала, чтобы он немедленно вернул карточку. «Да что такое с ней не так? — шутливо отвечал О. Генри. — По-моему, с ней всё в порядке… Весь Ваш облик хранит то самое чудесное выражение, что Вам присуще. Хотя дурак фотограф сделал всё, чтобы испортить снимок, заставив Вас повернуть голову так, словно Вы пытаетесь разглядеть, всё ли у Вас в порядке на спине, все ли пуговицы на Вашем платье застегнуты или нет. Зря вы беспокоитесь — это чудесный снимок, и нет никакой нужды выглядеть еще лучше, чем Вы смотритесь на этом портрете».

Видно, что О. Генри нравилось переписываться с «Салли», переписка его забавляла, вносила разнообразие в жизнь — он играл, эта игра всё более увлекала, и он хотел, чтобы она продолжалась.

В ранних письмах (1905–1906 годов) О. Генри разыгрывает роль, которую, как он полагал, и ожидают от него — формируя образ человека, который нуждается, чтобы им руководили и опекали (хотел привязать к себе, опасался, что переписка прервется, как с мисс Паттерсон?). «Мне нужен босс, — пишет он Саре в начале 1906 года, — последний месяц я был так несобран и так ленив, что не написал ни строчки. Я погружен в меланхолию, чувствую себя одиноким и заброшенным». Это, видимо, уже искренние чувства: как вспоминал Р. Дэвис, именно в это время О. Генри действительно болел и хандрил. Врачи советовали ему переменить обстановку, отправиться в Европу и полечиться (об этом он тоже написал в Эшвилл). В Европу он, конечно, не поехал. Но сама мысль, что он может это сделать, была ему приятна. Однако, по его мнению, «никто из них (врачей. — А. Т.) не знает, что мне нужно. Единственное, что на самом деле мне необходимо, — писал он, — чтобы кто-нибудь ухаживал за мной, укрывал меня одеялом, когда я лежу на диване, и мог сказать сборщику квартплаты, что меня нет дома»[304]. Мисс Коулмен, между тем, держала дистанцию — избегала дальнейшего сближения. Она хотела «литературных советов», ее интересовали способы продвижения текстов в журналы, она спрашивала, сколько может получить за рассказ и сколько платят ему. Он отвечал — не без гордости: «Я получаю десять, пятнадцать, иногда и двадцать центов за слово — и всё обычно уже куплено и оплачено заранее». Однажды он даже «сорвался» и с некоторым раздражением — видимо, реагируя на ее холодность, написал: «О, Салли, если бы Вы только знали, сколько людей пытаются заполучить письмецо от меня и не могут, Вы бы восхитились теми усилиями, что я вкладываю в эти письма». Но подобная несдержанность была, конечно, исключением из правил. Он не хотел потерять Салли, да и вообще его письма — это всегда образец настоящей интеллигентности.

С разной степенью интенсивности переписка между «друзьями детства» продолжалась весь 1906-й и первую половину 1907 года. Несмотря на усилия со стороны писателя (а они очевидны), сближения не происходило. За это время в жизни О. Генри произошли изменения: вышел первый новеллистический сборник, готовился к печати второй (The Trimmed Lamp). Летом 1907 года он покинул привычную и, несомненно, любимую им Ирвинг-плейс и переехал на Западную двадцать шестую улицу, в отель «Каледония». Инициатива переезда (что, как мы знаем, вполне вяжется с характером писателя) принадлежала не ему — О. Генри наверняка с удовольствием продолжал бы жить в привычных апартаментах. Но на Ирвинг-плейс, 55, поменялись хозяева. Пожилая чета, владевшая домом, сократилась вполовину — муж хозяйки умер; и она, посчитав, что самостоятельно обихаживать здание в ее возрасте — дело слишком хлопотное, продала его, а вырученные деньги вложила в расположенный неподалеку отель, который носил название «Каледония». Туда О. Генри переехал не сразу, а какое-то время был вынужден пожить в квартире Гилмэна Холла[305], что конечно же не способствовало душевному равновесию.

Вообще, год выдался тяжелый, и удивительно низкая литературная продуктивность (всего 11 опубликованных новелл), скорее всего, следствие этого. Сыграла свою роль временная неприкаянность — переезды, но куда сильнее на О. Генри подействовали начавшиеся проблемы со здоровьем. Он недужил и прежде — простывал, болел бронхитом, но мало обращал внимания на всё это. Однако почти весь тот год чувствовал себя скверно (его мучили боли в суставах, слабость, бессонница), обращался к врачам (чего прежде почти никогда не делал, предпочитая лечиться проверенным способом — при помощи алкоголя). Его обследовали. Вердикт эскулапов был неутешителен — у О. Генри диагностировали диабет и, вероятно, поражение печени (цирроз). Необходимо было полностью отказаться от спиртного, соблюдать строжайшую диету. Первые недели после установления диагноза писатель честно пытался следовать предписаниям врачей, не пить, питаться, как положено. Его физическое самочувствие от этого не слишком улучшилось, и в эмоциональном плане он был разбит и деморализован — совершенно не мог писать, налицо были признаки депрессии.

Неизвестно, какие письма в таком состоянии он писал в Эшвилл. Ясно, однако, что в них было нечто, что по-настоящему тронуло сердце Сары. Тон ее писем изменился, эти послания — уже иные, нежели прежде. О. Генри прислал ей духи и искусно изготовленные цветы, чтобы она украсила свою шляпку. Она отвечала: «…C трепетом я открывала шкатулку сандалового дерева, чудесней которой не видела, любовалась цветами, вдыхала чудный аромат. Вчера, когда пошла в церковь, я приколола цветы и чувствовала себя настоящей принцессой… твоей принцессой, Бобби»[306].