Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

15 февраля А. Ф. Керенский заявил, что «…разруха страны была делом не министров, которые приходит и уходят, а и той власти, которая их назначает».

Премьер Голицын запросил у Родзянко эту антигосударственную речь Керенского, но тот сказал, что в ней нет ничего предосудительного, и не прислал.

Как писал генерал Спиридович, Протопопов «перетрусил, и выпад Керенского замолчали». Спустя два дня Коновалов, Чхеидзе и Керенский вновь громили правительство, их речи цензура не допустила к печати, а Родзянко снова сделал вид, что ничего не произошло.

В Думе борьба вспыхнула в полную силу. Начали активно обсуждать проблему нехватки в столице ржаного, черного хлеба. Затем поступило известие об увольнении рабочих Путиловского завода, требовавших в связи с ростом цен повышения зарплаты. Дальше — о незаконных реквизициях продовольствия в поездах, идущих в Петроград, о том, что из-за борьбы с «немецким засильем» 600 тысяч десятин в Саратовской губернии останутся незасеянными.

23 февраля в столице начался массовый психоз — люди скупали хлеб, сушили сухари; распространилась паника, хотя оснований для нее не было, на городских складах имелся достаточный запас муки.

Шульгин попытался остановить панику — с трибуны призвал рабочих оставаться у станков и гарантировал обеспечение города хлебом.

25 февраля 1917 года Государственная дума заседала последний раз. Не зная об этом, Керенский предложил в конце заседания формулу перехода к очередным делам, то есть резолюцию: «Выслушав объяснения г. министра земледелия и считая их совершенно неудовлетворительными, Государственная Дума признает, что дальнейшее пребывание у власти настоящего Совета Министров совершенно нетерпимо. Во-вторых, что интересы государства требуют создания правительства, подчиненного контролю всего народа. В-третьих, что немедленно населению должны быть гарантированы: свобода слова, свобода собраний, организаций и личности. В-четвертых, что продовольственное дело должно взять в свои руки само население, свободно сорганизовавшись в обывательские и фабрично-заводские комитеты, подчинив деятельность городских самоуправлений интересам трудящихся классов. Принимая это к сведению, Государственная Дума переходит к следующим делам»[253].

Поразительно, что 22 февраля, накануне волнений и при совершенно спокойной обстановке на фронте, царь выехал из Царского Села в Ставку. Он хотел встретиться с начальником штаба М. В. Алексеевым, прибывшим после лечения из Крыма. Императрица провожала его в слезах, предчувствуя что-то ужасное.

Чем можно объяснить этот неуместный отъезд? Думается, царь психологически устал от давления со всех сторон, в том числе и со стороны жены. В Ставке он чувствовал себя уверенно и свободно. На весну вместе с союзниками была спланирована решающая операция по разгрому Германии, войска были в полном порядке, снабжение налажено.

Накануне отъезда император встречался с министром внутренних дел Протопоповым, и тот заверил о полном контроле над положением в Петрограде и стране.

А что беспокойная Дума, Прогрессивный блок и прочие шаткие господа? Победа всех успокоит. После победы государь планировал разрешить «правительство доверия», а на Пасху текущего года объявить об отмене «черты оседлости» — да она фактически уже отменена его указом от 18 октября 1916 года: всем евреям разрешено жить в Москве и других городах, кроме прифронтовых.

Особенно важным представляется решение верховной власти привлечь в ближайшей перспективе оппозиционеров в правительство.

Гучков, когда в 1930-х годах давал обширное интервью, в этом месте попросил выключить магнитофон.

Что хотел скрыть Гучков? Масонские секреты? Есть предположение, что он тоже был масоном, но в 1920 году «уснул»[254]. В книге Н. Н. Берберовой «Люди и ложи» сказано: «Гучков и Некрасов поровну поделили черты Петра Степановича Верховенского из „Бесов“»[255].

Что же касается намечаемой либерализации, Глобачев на эту тему высказался конкретно: «Уже после переворота, когда я встретился с бывшим министром юстиции Добровольским в одном из мест заключения, он мне говорил, что указ об ответственном кабинете был подписан Государем и находился у Добровольского в письменном столе; он должен был быть обнародован через Сенат, на Пасху. Временному правительству, очевидно, это стало известным, но оно по весьма понятным причинам об этом умолчало»[256].

Глава двадцать третья

Транспортная инфраструктура трещит от перегрузки. — Продовольственная проблема — символ беспомощности правительства. — Забастовки. — Ошибочная оценка ситуации. — Царская семья в заложниках. — Генералы решают пожертвовать императором. — Зверское обличье революции

Однако общее неблагополучие было и в экономике. Начиная со второго полугодия навалилось все сразу — товарный голод и чуть ли не удвоение, по сравнению с мирным временем, цен — например, на гвозди. Крестьяне из-за неравноценного обмена перестали продавать хлеб, прятали его, боясь реквизиций и дожидаясь лучших времен. К тому же железные дороги, и без того перегруженные, по-прежнему не справлялись с объемами перевозок; мешали снежные заносы, нехватка угля.

Распространялись тревожные слухи о роспуске Думы.

«Так началась февральская революция 1917 года. Ни Министр Внутренних Дел Протопопов с его Директором Департамента полиции, ни Главный военный начальник генерал Хабалов не поняли истинного характера возникшего движения. Участие женщин и детей в толпах укрепило их в несчастной мысли, что движение несерьезно. Крики же „Хлеб“, „Хлеб“, что было лишь тактическим приемом и разгром лишь одной булочной из числа нескольких тысяч, как бы зачаровал их, что всему виною недостаток, хотя и мнимый, хлеба.

На крики же „Долой войну!“, на разгром почти исключительно лишь заводов, работавших на войну, — не обратили внимания. 19 агитаторов, задержанных с поличным на месте преступления по снятию с работы людей, работавших на войну, не были преданы немедленно военно-полевому суду. Немедленный расстрел их по суду произвел бы охлаждающее действие лучше всяких военных частей.

В тот день бастовало до 50 предприятий, около 87 500 рабочих. Надо принять во внимание, что на Путиловском заводе по решению администрации, ввиду непрекращавшихся нарушений рабочими нормального хода работы, завод был закрыт с утра 23 числа. До 30 000 рабочих рассеялись по городу, возбуждая других объявленным „локаутом“.