Сборник - «С Богом, верой и штыком!» Отечественная война 1812 года в мемуарах, документах и художественных произведениях

В одной риге было заперто 500 или 600 женщин, взятых при переправе через Березину. Они провели в этой риге несколько дней без пищи, и так как в это время настали сильные морозы, то в живых осталось всего восемь женщин; матери и дети погибли вместе.

Несчастными жертвами овладевало какое-то оцепенение, какой-то столбняк. Я сам видел, как солдаты, раздевшись донага, жарились у огня и полуобгоревшими сидели с блаженной улыбкой на устах…

Надобно было видеть все эти ужасы своими собственными глазами, чтобы поверить этому. Самое благоразумное было идти вперед с теми, у кого горел еще в груди священный огонь, а остальным дать время подкрепить свои силы.

Война прекратилась за неимением сражающихся. Правда, солдаты грабили еще брошенные французами фургоны, но мы не брали более пленных. Мороз сделал свое дело, погубив этих несчастных. Дорога была усеяна трупами людей и лошадей. Я насчитал на расстоянии одной версты 76 замерзших лошадей и 148 человеческих трупов, погибших от холода. Вся дорога вплоть до Вильны представляла подобное печальное зрелище.

Масса беглецов шла небольшими партиями, человек по восемь – десять. У них не было иных желаний, как поесть и обогреться; единственные враги, с которыми им приходилось бороться, были голод и мороз. Каждый боролся за себя, и притом в одиночку. Несчастные ни на что не надеялись и почти ни о чем не сожалели. Никто не был свидетелем того, как они упали духом, и никто не мог судить их за это: все были одинаково жертвами войны.

Страдания французских солдат возрастали с каждым шагом. Казалось, будто Провидение приберегло самые ужасные бедствия для последнего периода этой непостижимой кампании: по мере того как армия приближалась к Вильне, мороз крепчал, унося ежедневно тысячи жертв.

Мы продолжали подгонять остатки его армии и наконец дошли до Вильны. Какое ужасное зрелище представилось тут снова моим глазам! На улицах валялись грудами голые трупы, с которых евреи сняли одежду.

Ф. П. Сегюр

История Наполеона и великой армии в 1812 г

Наполеон прибыл в Сморгоны с толпой умиравших, изможденных страданиями солдат, но он не позволил себе выказать ни малейшего волнения при виде бедствий этих несчастных людей, которые, со своей стороны, не роптали, чтобы не тревожить его. Действительно, возмущение было немыслимо: для этого требовалось новое усилие, а силы всех были уже истощены борьбой с голодом, холодом и усталостью. Для этого требовалось также сойтись, сговориться, согласиться, а голод и целый ряд других несчастий отделяли и изолировали всех друг от друга, сосредоточивая всякого в самом себе. Они были далеки от того, чтобы утомлять себя вызовами или даже жалобами и шли молча, сохраняя все свои силы для борьбы с враждебной им природой. Необходимость двигаться и постоянное страдание изгоняли всякие мысли. Телесные нужды подавляли все душевные силы. Жизнь сохранялась только в ощущениях и была подчинена по старой памяти ряду впечатлений, оставшихся от лучших времен, чести и любви к славе, возбужденной двадцатью годами постоянных триумфов, жившей еще и дышавшей в их сердцах.

Сверх того, еще оставался целым и незапятнанным авторитет вождей; в нем всегда было что-то отеческое: всегда опасности, победы и поражения были общими. Это было несчастное семейство, в котором больше всего приходилось, пожалуй, плакаться его главе. Таким образом, и император, и Великая армия хранили благородное молчание: были слишком горды, чтобы жаловаться, и слишком опытны, чтобы не сознавать бесплодность таких жалоб.

Наполеон стремительно вошел в свою последнюю главную квартиру. Он написал там свои последние инструкции и 29-й, последний, бюллетень о состоянии своей умирающей армии. Были приняты предосторожности, чтобы вплоть до завтрашнего дня не стало известным что-либо из того, что происходило в его внутренних покоях.

Но предчувствие последнего несчастья охватило всех офицеров; все хотели бы за ним последовать. Они страстно хотели бежать от этого жестокого климата, снова увидеть Францию, очутиться в лоне своих семейств, однако никто не осмеливался обнаружить свои желания: их удерживал от этого долг и честь.

… Наступила ночь, и приблизилось время, назначенное императором для объявления начальникам армии о его решении. Были созваны все маршалы. По мере того как они приходили, их вызывали каждого отдельно, и он склонял их сначала к своему плану выражениями своего доверия к ним…

Он был ласков со всеми; потом, собрав их у себя за столом, он начал восхвалять их за эту кампанию. Что касается его самого, то он отозвался о своем дерзком предприятии только следующими словами:

«Если бы я был рожден на троне, если бы я был Бурбоном, то мне было бы легко не делать ошибок».

Когда обед был окончен, он приказал принцу Евгению прочитать свой 29-й бюллетень, после чего, объявив во всеуслышание о том, что он сообщил уже каждому в отдельности, он сказал: «Сегодня ночью я отправлюсь с Дюроком, Коленкуром и Лобо в Париж; мое присутствие там необходимо для Франции так же, как и для остатков несчастной армии. Только оттуда я смогу сдержать австрийцев и пруссаков. Несомненно, эти страны не решатся объявить мне войну, когда я буду во главе французской нации и новой армии в миллион двести тысяч человек!»

Он сказал еще, что он посылает вперед Нея в Вильну, чтобы он все там реорганизовал, что ему в этом будет помогать Рапп, который отправится вслед за тем в Данциг; Лористон – в Варшаву;

Нарбонн – в Берлин; что его гвардия останется при армии, но что придется выдержать сражение под Вильной и задержать там неприятеля; что там они найдут Луазона, де Вреде, подкрепления, продовольствие и все боевые запасы; что после этого расположатся на зимние квартиры за Неманом и что он надеется, что русские не перейдут через Вислу до его прибытия.

«Я оставлю, – добавил он, – короля Неаполитанского командовать моей армией. Я надеюсь, что вы будете ему повиноваться, как мне самому, и что между вами будет царить полнейшее согласие».

Было 10 часов вечера. Он поднялся, пожал им сердечно руки, поцеловал их всех и отправился…

Наполеон прошел через толпу своих офицеров, выстроившихся на его пути, и дарил им на прощание грустные, вынужденные улыбки. Он увозил с собой их немые мольбы, сквозившие в нескольких почтительных жестах. Он сел с Коленкуром в закрытую карету; его мамелюк[78] и Вонсович, капитан его гвардии, сели на козлы; Дюрок и Лобо следовали за ними в санях.

Сначала их конвоировали поляки, потом их сменили неаполитанцы королевской гвардии. Этот отряд состоял из 600 человек, когда прибыл из Вильны к императору. Они погибли почти все за этот краткий переход; их единственным врагом была зима…