Эрнст Вист - Фридрих II Гогенштауфен

Как можно оценить жизнь и достижения правителя?

Наверное, необходимо вспомнить начало его жизни, пройденный им путь, его цели: достиг ли он их, какими средствами и что, наконец, осталось от его свершений.

Фридрих II, с ранней молодости лишенный любви, человеческой теплоты, доверия к себе самому и окружающему миру, как только научился думать, осознавал себя лишь орудием в руках власть имущих, преследовавших собственные цели, не заботясь о нем или о его королевстве.

Юноша выбрал уход в собственное «Я», ставшее для него центром вселенной, религией и мерой всей его деятельности.

Когда волей судеб его «Я» распалось, погибла не только его империя, но и весь его род.

Италийское тираническое государство ушло вместе с императором. Фридрих II не сумел помешать развитию свободомыслия, которое так ненавидел и преследовал. Освобождение городов Ломбардии стало гордой победой вольнодумцев тех времен.

Его наследное государство, его любимое Сицилийское королевство попало в руки Карла Анжуйского, заслужившего печальную славу такого же кровавого тирана, как и Фридрих II Гогенштауфен.

И Германия, неутомимо поставлявшая ему бойцов для исполнения его мечты о господстве, пала в страшные времена безвластия и только с Рудольфом фон Габсбургом (1273—1291 гг.) получила новую надежду.

Правами германского короля Фридрих II частично пожертвовал ради своей римско-античной мечты о троне цезаря. То, что развитие германских удельных государств, начатое им, обернулось для Германии интересным культурным многообразием, а не только потерей, мы сумели понять лишь сейчас. Но оно не являлось целью политики Штауфена, возникнув как неожиданный побочный продукт.

Его дед, император Фридрих I, после долгой и бесславной войны с папой подписал в 1177 году мир в Венеции, вновь восстановив единство церковной и императорской власти, достигшее высшей точки в крестовом походе императора, где он принял смерть как крестоносец. После смерти Фридриха I уже никогда не удавалось достичь единства между духовным и светским мечом, объединив интересы императора и папы. Христианская идея Средневековья, отвергнутая Фридрихом II, возжелавшим для себя богоравности римских цезарей, обрела в нем свой конец.

Как государственный человек он не достиг ни одной из своих целей. С ним погибло все, к чему он стремился, — все созданное им и даже все полученное им в наследство.

На короткий миг показал он Италии видение ее будущего единства. Вероятно, поэтому итальянцы, несмотря на все угнетения, считают Федерико секондо[34] одним из величайших представителей своего народа, хотя они десятилетиями непрерывно боролись против его господства.

Книга Бытия рассказывает нам, как Ева дала Адаму яблоко с древа познания, дабы постичь, что есть добро и зло. Стремление к познанию всегда заставляло людей исследовать земной круг, а еще более — терра инкогнита внутри себя. Личность Фридриха завораживает — мы никогда не сможем понять его как единое целое. «Вечно меняющий свой облик Протей» непостижим для нас. Фридрих Ницше с полным правом назвал его одним из людей-загадок, неразгаданной тайной запутанной и противоречивой человеческой натуры.

Представим себе — некто идет войной на сарацин и одновременно принимает их обычаи и философию. Но при этом громогласно называет себя «христианским князем». Кто-то из современников верно оценил тогдашнее отношение к императору, написав: «Папа и все другие крестоносцы имели большое опасение и подозрение, что император хочет перейти в веру Мухаммеда. Но все люди твердо уверяли: он ни во что не верит и более не знает, какую веру отрицает, а какую хотел бы выбрать и придерживаться ее».

Некий арабский современник Фридриха указывает: «…Из его речей можно было заключить, что он был «этернистом», то есть верил в вечность мира, но не души — и признавал себя христианином лишь в шутку».

Насколько озадаченным должен был себя чувствовать христианско-католический мир, если император получал такие письма от арабских ученых: «О, король, да приведет тебя Аллах к истинной вере! Ты спросил: «Какова же цель теологической науки, и каковы неизбежные необходимые предпосылки для этой науки, если они вообще существуют?»

Кто мог понять императора, семь раз клявшегося папам святейшими клятвами никогда не объединять Королевство обеих Сицилии с империей, а потом, после семикратно порушенной клятвы, никак не понимающего, почему ему больше никто не верит.

Но как можно было ему доверять, если, кроме истории о трех обманщиках — Иисусе, Мухаммеде и Моисее, рассказывали, что император, при виде пшеничного поля, издеваясь над таинством причастия, воскликнул: «Сколько богов здесь зреют!», а глядя на священника, дающего последнее напутствие умирающему, вздыхал: «Сколько еще будет продолжаться это вранье?»

Невозможно объяснить такие высказывания злостной клеветой его церковных противников, так как в своих письмах император рассуждает о христианских ценностях, мягко говоря, достаточно фривольно.

Государственный человек подобным поведением неизбежно сбивает с толку своих современников, пугает их. Ведь законная власть основывается на понимании, на внутреннем признании общей системы ценностей.

Но разве его панегиристы не превозносили его как приверженца юстиции, права?

Если рассмотреть внимательнее, то Фридрих II боролся не за законность, а за соблюдение собственных законов и за исполнение собственных распоряжений. Образ фанатика права не соответствует истине: Фридрих являлся фанатиком порядка. И поскольку сам он был почти лишен связей — связей с Богом, с религией и ее законной иерархией, то его «Я» стало системой порядка его внутреннего и внешнего мира, и эту систему он старался сохранить с крайней жестокостью.

Если его, обращенного к античным временам цезарей, далеко ушедшего от образа христианско-европейского императора, называют первым человеком эпохи Возрождения, то это можно принять только в том смысле, что он является предтечей ужасных тиранов, таких как Малатеста, Маласпина, Скалигер, Борджиа, насильственным путем навязавших Италии свою необузданную волю. Впервые подобное явление воплотилось в зяте императора, Эццелино ди Романо, для утверждения власти убившем, замучившем и покалечившем в собственных владениях пятьдесят тысяч человек.

Образ человека-загадки соответствует истине, если мы будем считать его поэтом, в особенности покровителем сицилийской поэтической школы. Великий Данте приписывает ему содействие в создании сицилийского поэтического искусства на вульгарной латыни, народном языке.