Елизавета Мукасей - «Зефир» и «Эльза». Разведчики-нелегалы

Беру себя в руки и объясняю, что любовь или нелюбовь мало меня интересует, по крайней мере, меньше, чем причина, по которой он пропустил несколько встреч. Говорю, что я очень исполнительный, и раз мне дано задание проверить, то я его выполню и просто не смогу иначе. Он дает мне понять, что я, быть может, не тот человек, с которым ему можно вести дело. Тогда, чтобы как-то расположить строптивого господина, начинаю говорить с ним по-русски. И, то ли от волнения, то ли оттого, что долго на «родном» ни с кем не беседовал, русский язык у меня получается весь ломаный. Чувствую, собеседник мой еще больше насторожился. И тогда я предлагаю: ждите такого-то числа доверенного от Центра, который подтвердит, что я именно тот, с которым вы должны разговаривать.

Доверенный из Центра с ним встретился, связь была восстановлена, и этот мистер стал опять на нас работать. А потом выяснилось, почему он вдруг прекратил выходить на связь. Не нравился напарник, который с ним должен был поддерживать связь. Грубо себя с нашим другом вел. Господин этот так и сказал: если бы это были вы, то и продолжил бы. Пытаюсь ему втолковать, что тут уж выбирает начальство, однако он ни в какую. Но уговорил-таки. И долгие, долгие годы мы были вот такими добрыми и хорошими связными.

Случаются вещи забавные. Однажды заехали в Париж и вместе с туристами — целый день по экскурсиям. Вечером усталый водитель развозит всех по отелям, и вдруг слышим, как он матерится и, ругаясь, говорит: «Ну, немцы проклятые. Наехали сюда, а мне до утра с ними кататься».

Мы с Елизаветой Ивановной мирно промолчали…

Мы с Елизаветой Ивановной уже были в Европе, когда начались венгерские события 1956 г.

Повстанцы относились к коммунистам жестко, злобно, и то, что Хрущев послал туда пушки, мы посчитали тогда правильным. А вот о событиях в Чехословакии, о Пражской весне писали в Центр открыто: наше правительство делает очень большую ошибку.

Отправляли подробные донесения, где прямо подчеркивали, что чехи будут помнить обо всем сто лет и превратятся в наших врагов. Мы в этой стране бывали, заезжая из других государств, и обстановка нам была понятна. Наверное, рисковали, идя против течения. Если почитаете наши доклады, то поймете, что выводы наши были правильными.

И по поводу Израиля у нас было собственное мнение. Однажды заехали туда на месяц, другой — на три. Только что закончилась война 1967 г., и, когда мы ездили по отдельным районам, еще взрывались бомбы.

Центр нам поставил определенную задачу по выяснению ряда вопросов. Для ее выполнения требовалось найти компетентных людей, которые были бы в курсе того, что собирается предпринять израильское правительство в дальнейшем, какова стратегия отношений с арабским миром.

Удалось выйти на одного человека, который не только был в курсе, но и сам выяснял для нас многое, тогда непонятное и запутанное.

В свое время он состоял в правительстве, потом его уволили и здорово этим озлобили. Не понимал, на кого работает, — мы все расспросы вели очень осторожно. Но знал он действительно очень много. Были и другие высокопоставленные источники. Это позволило нам еще в 1970-м сделать определенный вывод. Израиль может пойти на некоторые уступки арабам, палестинцам. Но только не за счет Иерусалима, тут они голову сложат, но его ни за что не отдадут. Я так и написал.

Тогда этот мой отчет в Центр восторга, понимания не вызвал. Прошло больше 30 лет. И, видите, я не ошибся. Николай, что еще вы хотели узнать?

— Может, о вашей личной жизни. Как вы познакомились с супругой, и как получилось, что стали работать вместе? У вас же двое детей. Как было с ними?

— Я эту женщину, которая зовется Елизаветой, встретил в Ленинградском университете. Мы больше 70 лет вместе. Какая это считается свадьба? Платиновая? Пусть она вам обо всем этом сама расскажет.

Елизавета Ивановна как раз и была настроена рассказать о личном. Или, может, за шестьдесят с лишним лет в разведке просто-напросто приучилась не говорить о главном деле жизни. А вот о Мише, о детях, о себе, но только без какой-либо связи с основной профессией — пожалуйста:

— Я училась в Узбекистане. У нас был такой интернат! Сама Крупская приезжала и даже назвала нашу школу «жемчужиной Востока». Я училась только на «отлично», и директор, как сейчас помню его фамилию — Лубенцов, посоветовал мне «вливаться в рабочую среду». Это потому, что рабочих тогда принимали в вузы без экзаменов.

И вот из Ташкента с тремя сотнями рублей я приехала в Ленинград. В университет действительно приняли. Профессии физиолога меня обучал сам Иван Петрович Павлов. Но интересовали, не знаю уж почему, и языки.

Потом увлеклась радио: вдруг слышу: «ту-ту-ту…» Познакомилась с радистами, и так мне это увлечение помогло — и в Америке, и после в других странах.

А Мишу я сразу в университете заприметила. Высокий, красивый, молодой, он всегда носил красную рубашку. Был секретарем комсомольской организации.

Первый раз я его увидела сидящим в президиуме. А познакомились мы в очереди у стоматолога. Я только сдала нормы ГТО, и он попросил мои бумаги посмотреть. Отдала — и тут меня вызывают к врачу. Документы остались у него, и, знаете, как это в университете бывает, встретились мы только через три месяца. Собираюсь идти на первомайскую демонстрацию, а этот, в красненькой рубашечке, с вьющимися волосами, ко мне подходит и решительно: «Девушка, никуда вы не пойдете!». Я разозлилась: «Это почему?». А он мне так тихо: «Вы же голодная, нельзя вам…». А я и вправду голодная, бледная. Откуда быть сытой, если где-то в студенческой столовой схватишь кусок черного хлеба — и все.

Демонстрация отменилась, и на площади Урицкого она прошла без нас. А Миша повел меня обедать. И винегрет, и суп, и второе. Он всегда был добрым, отзывчивым человеком. Люди это чувствуют. Мы стали друзьями. Гуляли по Летнему саду, возвращаясь каждый в свою комнату. У него — три человека, нас, девчонок, — пятеро. Ну и потом мы поженились.

Заканчиваю университет, а муж уже совсем на другой работе. У него сложная подготовка перед отъездом за рубеж. И тут меня, члена партии, вызывают в райком на беседу. В конце просят: «Елизавета Ивановна, вы когда там будете работать, пришлите нам хоть один банан». Я обещала. Когда мы плыли в Америку, сыну прямо на корабле исполнился год, а дочке было четыре.

— Елизавета Ивановна, — не выдержал я. — Как вы жили в Лос-Анджелесе с двумя детьми — понятно. Но потом? Когда стали нелегалами? Ведь не видели же сына с дочерью годами.

Елизавета Ивановна задумалась. Чуть заерзала в своей колясочке. И решилась на откровенность: