Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский
И это – после всех припадков демонической иронии, издевательств над «мистиками», отречений от «Прекрасной Дамы» и кощунств «Балаганчика» и «Незнакомки»! Музыкальная душа Блока, как океан, подвержена бурям, приливам и отливам. Но глубина ее неподвижна и прозрачна. Он верен, несмотря на все измены, невинен во всех своих падениях:
Оставь меня в моей дали.
Я неизменен. Я невинен.
После долгих скитаний рыцарь возвращается к Прекрасной Даме. Он никогда не переставал ее любить, а вместе с ней и ту, в земном образе которой открылась ему Мировая Душа. 22–23 сентября он записывает: «Ночь. Ночное чувство непоправимости всего ползает и днем. Все отвернутся и плюнут – и пусть – у меня была молодость.
Смерти я боюсь, и жизни боюсь, милее всего прошедшее, святое место души – Люба. Она помогает – не знаю, чем, может быть тем, что отнята?»
Принятое в Италии решение отказаться от литературы, поступить на службу и порвать с людьми, чуждыми по духу, не осуществляется. Опостылевшая литературная среда снова «засасывает» поэта: опять появляются Чулков, Мережковские, Мейерхольд, поэты, актеры, поклонницы. Блок пишет рецензии в газету «Речь» (о Городецком, Кречетове, Пришвине, Тимковском и других); в ноябре выходит первый номер нового литературно-художественного журнала «Аполлон», в котором появляется цикл «Итальянских стихов» Блока. Поэт жалуется матери на «суету»: «Всё это опять завелось, так как итальянские стихи меня как бы вторично прославили». Его выбирают в совет Общества ревнителей художественного слова, образовавшегося при «Аполлоне» и состоящего из шести членов: поэта и редактора «Аполлона» С.К. Маковского, Вяч. Иванова, директора царскосельского музея и поэта Иннокентия Федоровича Анненского, профессора Ф.Ф. Зелинского, Кузмина и Блока. В ресторане «Контан» происходит пышное чествование С.К. Маковского по поводу выхода первого номера «Аполлона». В заседании «Общества ревнителей Вяч. Иванов читает доклад; Д.В. Философов приходит к поэту побеседовать об Италии и дарит ему итальянские фотографии. В конце октября в газете «Речь» появляется фельетон Блока «Горький о Мессине» – последняя из его «лирических статей». Пересказывая содержание книги Максима Горького и профессора В. Мейера «Землетрясение в Калабрии и Сицилии», автор утверждает, что эта катастрофа – событие мировой важности, что оно изменило нашу жизнь. «Просто нужно быть слепым духовно, – пишет он, – незаинтересованным в жизни космоса и нечувствительным к ежедневному трепету хаоса, чтобы полагать, будто формирование земли идет независимо и своим чередом, никак не влияя на образование души человека и человеческого быта». Во время землетрясения люди были охвачены паникой, безумием, совершенно растеряны и несчастнее зверей. Но зато какие чудеса духа и силы были проявлены потом!.. «При внезапной вспышке подземного огня явилось лицо человечества на один миг… Написано на нем было одновременно, как жалок человек и как живуч, силен и благороден человек».
Блок, слышавший музыку космической жизни и молившийся Мировой Душе, придавал огромное мистическое значение сицилийской катастрофе. В поэме «Возмездие» он помещает ее в ряду зловещих предвестий конца:
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил не превозмочь)…
В конце октября поэт заболевает скорбутом – у него распухают гланды, губы и десны; две недели он сидит дома с небольшой температурой; играет в шашки с женой и пишет «итальянские фельетоны». Он хотел издать книгу итальянских впечатлений под заглавием «Молнии искусства», но ему не удалось приготовить ее к печати. К наброскам 1909 года Блок возвращался в 1912, 1918 и 1920 годах. Из семи написанных им очерков при жизни его были напечатаны только два: «Маски на улице» в журнале «Маски» (1913. № 4) и «Призрак Рима и Monte Luca» — в журнале «Записки мечтателей» (1921. № 2–3).
Во «Введении» к «Молниям искусства» автор предает проклятию современную машинную цивилизацию. «Девятнадцатый век, – пишет он, – железный век… Год от года, день ото дня, час от часу всё яснее, что цивилизация обрушится на головы ее творцов, раздавит их собою… Были люди – давно уже не люди, только называют себя так: рабы, звери, пресмыкающиеся. Того, что называлось людьми, Бог давно не бережет, природа не холит, искусство не радует… Знаете ли вы, что каждая гайка в машине, каждый поворот винта, каждое новое завоевание техники плодит всемирную чернь?.. Уже при дверях то время, когда неслыханному разрушению подвергнется и искусство…»
Эти страстные и обличительные слова поражают своим пророческим пафосом: Блок предвидит нашу эпоху – Второй мировой войны, неслыханные разрушения и страшный кризис человечества, которому Бердяев дает название «дегуманизации» и «бестиализации». Цивилизация действительно обрушилась на головы ее творцов тысячами тонн бомб, люди действительно превратились в зверей, и в культурнейшей стране Европы «всемирная чернь» еще недавно праздновала свою победу.
В первом очерке – «Маски на улице» – рассказывается о внезапном вторжении в праздничную жизнь Флоренции процессии «братьев милосердия», в черных капюшонах, с факелами в руках. На черной двуколке, бесшумно танцующим галопом они провозят мертвеца.
Второй очерк – «Немые свидетели» – посвящен столице Умбрии – Перудже. В ее феодальном гербе гриф терзает тельца: прошлое ее залито кровью. «Италия трагична одним, – пишет автор, – подземным шорохом истории, прошумевшей, невозвратимой. В этом шорохе ясно слышится голос тихого безумия, бормотание древних сивилл». Поэт подробно описывает этрусскую могилу Волумниев в окрестностях Перуджи, ее изваяния, саркофаги и барельефы… Эти «немые свидетели» никогда не проснутся. Жизнь никогда не возвратится в голубую долину Умбрии.
Третий очерк – «Вечер в Сиене» – поэтическая картина средневекового городка с тонкими острыми башнями, с овальной вогнутой площадью, с блистательным Palazzo Publico. Когда наступает ночь и площадь пустеет, кабачок «Трех девиц» мигает единственным фонарем.
В четвертом очерке – «Взгляд египтянки» – описывается изображение египтянки на древнем папирусе в Археологическом музее во Флоренции. Некоторые видят в нем портрет царицы Клеопатры. Поражают глаза этого некрасивого лица. «В них нет ни усталости, ни материнства, ни веселья, ни печали, ни желания. Все, что можно увидеть в них, – это глухая ненасытная алчба: алчба до могилы, и в жизни, и за могилой – всё одно и то же… Глаза смотрят так же страшно, безответно и томительно, как пахнет лотос. Из века в век, из одной эры в другую эру».
В пятом очерке – «Призрак Рима и Monte Luca» — соединены два воспоминания об умбрийском городке Сполето. Поэт спускается в сырой люк, «там, – пишет он, – на глубине сажень полутора от поверхности земли, в слабом свете огарка, мне скорее приснилась или почудилась, чем явилась, ослизлая глыба каменного свода,
