Михаил Пыляев - Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы

Так, собрания профессора Буазе и Мусина-Пушкина сгорели в 1812 году в Москве, из последней коллекции целы посейчас только две монеты: тогда единственный Ярославлев рубль, в слитке, поднесенный владельцем Академии Наук, да гривна золотая, поднесенная им Александру I, хранящаяся, кажется, теперь в Императорском Эрмитаже.

Из торговцев монетами был знаменит торговавший прежде в Москве, а потом в двадцатых годах в Петербурге по Перинной линии Е. С. Петров.

Для примера, как ценились тогда русские монеты, приведем цены из имеющейся у нас рукописной тетрадки нумизмата 1830 года. Так, серебряная полуполтина царя Алексея Михайловича была куплена за 125 руб. Золотой с надписью «Российский рублевик» 1710 года – за 400 руб.; медные платы, привезенные П. П. Свиньиным из Екатеринбурга, были проданы графу Ф. А. Толстому по 150 руб. за штуку. Маленькая серебряная монета Владимира была куплена у нумизмата Келлера за 400 руб. собирателем С. Еремеевым; монета эта была найдена в 1823 году в Ростовском уезде. Последний также купил пятикопеечник 1723 года с изображением всадника за 500 руб.

С этим пятикопеечником случилась неожиданная история: желая сделать его доступным всем собирателям, Еремеев отдал его граверу, снять с него снимок на меди. В то самое время, когда гравер нес к владельцу доску, пятикопеечник был им потерян. Тщетны были все поиски: доска Еремеевым была пожертвована в Московское Историческое общество, где к трудам его и был приложен снимок с этого пятикопеечника Также весьма дорого ценился в тридцатых годах четвертак Иоанна Антоновича, считавшийся величайшею редкостью; за него было заплачено в то время 800 руб. ассигнациями.

Собрания по части древней русской иконописи были: Г. Т. Молошникова, И. В. Стрелкова, графа С. Г. Строганова (к нему поступило впоследствии бывшее Папуринское), А. А. Рахманова, С. Н. Тихомирова. Из древних рукописей богатейшая была у И. Н. Царского, князя М. А. Оболенского, И. А. Гусева (впоследствии перешедшая к К. Т. Солдатенкову), А. И. Лобанова, Г. И. Романова. Старопечатных книг много было у И. Н. Царского, А. А. Рахманова, В. М. Ундольского. Огромное и единственное в Европе прежде Голицынское собрание рисунков и эстампов первейших мастеров было у князя И. А. Долгорукова; собрание драгоценных эстампов – у Н. Д. Иванчино-Писарева (последний купил также значительную часть коллекций Власова), затем Д. А. Ровинского, Маковского, Новосильцева. Последние собиратели не брезгали и лубочными московскими картинами.

По московским преданиям, резчики лубочных картин жили прежде у Успения в печатниках. Знаменитая московская лубочная печатница Ахметьева, основанная в половине XVIII века, существовала около ста лет у Спаса в Спасской, за Сухаревой башней, переходя от одного хозяина к другому. Говорят, что Ахметьев получил свое заведение в приданое за своею невестою. У него работали в печатнице на двадцати станах. При старике доски вырезались в заведении. Подлинники, или «истинники», буквально переносились резчиками с одной доски на другую и отличались верностию копировки. Когда же вступила в управление Ахметьевскою печатницею Татьяна Афанасьевна, то истинники раздавались по деревням и там уже правильная резьба на дереве обратилась в кустарное грубое ремесло. Резчики начали своевольно отступать от истинников, и вместо русского народного платья появились на «персонах» наряды немецкие.

Вместе с изуродованием персон начали портить и тексты народных сказок. Все отпечатанные листы из Ахметьевской печатни отдавались по деревням. Раскраска преимущественно производилась четырьмя главными цветами: красным, желтым, синим и голубым.

Но никто в Москве лучше не умел раскрашивать картин, как известная старушка Федосья Семеновна с сыном. Старые лубочные картины теперь очень редки. Средоточием продажи лубочных изданий всегда была Москва; продавались они в старину у Спасского моста, близ старого бастиона; около них всегда толпилась масса народа. Здесь сидели наши народные слепцы, распевавшие Лазаря и Алексея Божьего человека. От Спасского моста они перешли к ограде Казанского собора. Здесь застал их 1812 год. После этого их согнали к Холщовому ряду, и после вытеснили в Квасной ряд. Временные выставки лубочных произведений бывали на Смоленском рынке и у Сухаревой башни по воскресеньям.

Во время пожара 1812 года погибло много народных источников, драгоценных по изобретению и по тексту. И теперь уже не встретишься ни с «Ершом», ни с «Бовою», ни с «Аникою», ни с «Мышами, погребающими кота» или с «Веселою Масленицею».

В царствование Екатерины II, летом, в каждый праздник и каждое воскресенье на Девичьем поле было общественное многолюдное гулянье людей высшего круга. Особенно здесь торжественно праздновался день 13 мая. На поле щеголи екатерининских времен имели обычай ездить верхом для прогулок. «Под Девичье» считалось за самое лучшее и блистательнейшее гулянье.

Жихарев рассказывает, что в его время в 1803 году на таких гуляньях в Москве обращала внимание карета какого-то Павлова, голубая с позолоченными колесами и рессорами, соловые лошади с широкими проточинами и с гривами по колена, в бархатной пунцовой, с золотым набором, сбруе. Коренные, как львы, развязаны на позолоченных цепях, а подручная беспрестанно на курбетах. Из кавалькад лучшие были графа Орлова-Чесменского, графа П. И. Салтыкова, Поливанова и других. Гуляние под Девичьим особенно многолюдно было о Пасхе. Тогда карет и кавалькад счета не было. По случаю гулянья под Девичьим во всех барских домах, находящихся на Пречистенке, назначаемы были большие вечера и балы. На Девичьем назначались в то время тоже парады для войск.

А. Васнецов. Книжные лавки на Спасском мосту в XVII в.

На одном из таких плац-парадов еще в павловское время, вскоре после приезда императора в Москву для коронации произошел следующий случай. В последний год царствования императрицы был выпущен из Конной гвардии поручик Брандт премьер-майором в Астраханский гренадерский, впоследствии Архаровский, полк. Брандт был молодой человек вспыльчивого характера. Вечером он получил записку, содержавшую приказ от экзерцирмейстера полковника Н, чтобы на другой день в 8 часов представить полк на Девичьем поле; Брандт дошел до Зубова, остановился и ожидал, чтобы на Спасской башне ударило 8 часов.

Едва пробило, как Брандт вступил на плац-парад, где уже экзерцирмейстер прохаживался. Брандт подошел к нему с рапортом. «Ты опоздал…» – сказал полковник. – «По записке вашей, – отвечал Брандт, – я привел полк в 8 часов». – «Неправда, я приказал быть в 7 часов». – «Записка ваша при мне». – «Покажи». Брандт подал. Прочитав записку, экзерцирмейстер разорвал ее в куски. Это взорвало Брандта. «Зачем ты ее изорвал, – сказал он, – грамоте не знаешь, вместо 7 написал 8 и теперь меня обвинить хочешь!». – «Тише, молодец!» – и, в запальчивости своей, экзерцирмейстер произнес неприличное слово насчет прежнего, при Екатерине, порядка вещей. Но он не успел еще договорить, как пощечина была уже на щеке его. По команде дошло это происшествие до государя. Брандт был разжалован в солдаты и во все время коронации оставался рядовым в Архаровском полку.