Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том

С улыбкой, под впечатлением этих бурных мыслей, Павел бодро зашагал по знакомым улицам родного города. Вот и заветная дверь, и каменные истертые ступеньки, на которых одиннадцать лет назад, отец обнял его последний раз.

Сердце, не таявшее перед смертями, теперь сжалось в комок. Дрожащей рукой Владыкин ухватился за железную скобу и потянул к себе. Дверь послушно, со скрипом, отворилась, и он, войдя в неосвещенное помещение, закрыл ее за собой. Пройдя (по старой интуиции) в темноте, он привычно открыл дверь в жилое помещение, затем еще одну дверь и оказался в знакомых стенах родного дома; вся семья, как никогда, была вместе. Лукерья Ивановна сидела у стола с клубком ниток. Илюша чесал подбородок кота, сидя на лавке, Оля с Дашей любовно о чем-то перешептывались на своей кровати в углу. Рита теребила девушек, добиваясь от них отличных отметок, за какие-то, ей одной понятные, каракули.

В первое мгновение Владыкин никого не узнал. Первое, что мелькнуло в сознании Павла: "Ведь это моя семья, — а при взгляде на старушку, — а это она… — мать".

В горле застрял комок, он ничего не мог сказать. Его о чем-то спросили, он что-то ответил, затем комок подкатил сильнее, брызнули слезы; в комнате кто-то крикнул:

— Ма! Да это же, Павел!!!

Луша неистово вскрикнула и, обхватив шею Павла руками, забилась в рыданиях…

Истеричные крики матери превратились в сплошной вопль, сын бережно приподнял ее со стула, аккуратно подвел к кровати и уложил в постель; потом сел рядом с ней, успокаивая:

— Мама, да до каких же пор, мы будем убиваться от горя; сам Бог подарил нам эту встречу, в этот ли день нам плакать? — "Сей день сотворил Господь для нас, возрадуемся и возвеселимся в оный" — так написано, хватит плакать — будем радоваться…

Луша как-то сразу остановилась, приподнялась на подушке локтями и, поправив платок, начала успокаиваться. Домашние, все со слезами, окружили Павла, душили в объятиях. Успокоив всех, Павел призвал к молитве. Встав на колени, Луша долго, в слезах, изливала душу свою перед Господом. Павел закончил семейные слезы сердечной горячей хвалой и благодарностью Богу.

Так же бережно, сын, по ее просьбе, пересадил мать на печку, так как она, от этой волнующей встречи, оказалась не способной к передвижению.

— Ну вот, девки, хозяйничайте теперь вы сами, я ничего делать не могу, ставьте самовар, собирайте на стол, а я вам все буду говорить, — распорядилась Луша с печи, едва переводя дыхание.

Павел все осматривал, и все для него было неузнаваемо новым как внутри самого жилища так и во дворе; совершенно новыми были и люди, кроме Луши, которая показалась сыну, преждевременно постаревшей. Он никак не мог представить ее такой; расстались они, когда Луша, всегда покрытая косыночкой, была еще сравнительно молодой, в расцвете лет, с румянцем на щеках, со следами еще не увядшей, деревенской красоты. Теперь — это была ссутулившаяся женщина, покрытая сединой; пережитое горе глубокими морщинами избороздило ее лицо.

С большим трудом, при поддержке сына, она уселась за стол и все-таки процедуру угощения взяла на себя, никому не уступая.

Илюша оказался пареньком крепкого телосложения и всеми силами души лепился к старшему брату, не столько по каким-то пробуждающимся чувствам, сколько по убеждению. У Даши неподдельное чувство к Павлу скорее переместилось, как бы без десятилетней паузы, чем возродилось. Она, как-то искренне, всем существом своим повисла на нем, соединяя в душе свои чувства, одновременно как к отцу так и к старшему брату.

Рита глядела на эту сцену, скорее полудикими глазами, и более увлекалась гостинцами, нежели что-то соображала, о совершенно незнакомом ей Павле.

Оля скромно сидела несколько поодаль, не смея ничем напомнить о себе, и ждала к себе внимания, в числе последних. Отец Оли, за неимением места за столом, сидел на скамейке у окна, молчаливо наблюдая за чужим счастьем, возвратившейся потерянной жизни. После первого приступа излияния чувств, Павел повернулся к нему, сознавая, как тяжело этому человеку, при виде чужого семейного торжества.

— Что ж, Павел Петрович, — сказал он, — я рад вашей встрече, но ведь скрывать тут нечего — это счастье чужое, и я здесь более, чем посторонний. До вашего приезда у меня еще мелькали отдельные искорки надежды, иметь какое-то место в этом доме; а теперь я убедился, что вы собою заполнили все; и если я сегодня еще здесь просто посторонний человек, то завтра я буду не желаемым, чужим. Я на эти дни уйду, а когда у вас все уляжется, мы спокойно побеседуем о моем положении.

— Уважаемый… (Павел назвал его по имени и отчеству), я ничем не хотел бы омрачить вашего, измученного своим горем, сердца; но Библия говорит правдиво, неопровержимо: "Сердце знает горе души своей, и в радость его не вмешается чужой" (Прит.14:10). Я не могу удерживать вас от вашего решения.

Весь день семья Владыкиных, с затаенным вниманием, слушала рассказы Павла, и слезы на глазах почти не высыхали. Рассказала о своей жизни и Луша, останавливаясь на самом важном. К вечеру, дети решили побежать к родственникам и сообщить о приезде Павла; а мать с сыном остались наедине.

Луша кратко рассказала о своем горестном положении, когда осталась без мужа, и о том, как в их семье оказались Оля со своим отцом. Павел, внимательно выслушав, ответил ей:

— Мама, я не осуждаю тебя ни в чем, тем более, что ты не искала тех обстоятельств, какие у вас сложились на сегодняшний день, но все мы без исключения убедились, что этот человек в нашей семье совершенно чужой, а теперь и не желаемый. Ты сделала ошибку; сделала бы ее кто другая, оказавшись на твоем месте, я не знаю. По крайней мере, из известных мне женщин, я не знаю другую, которая пережила бы столько великих, безнадежных утрат. Скажу тебе только, как сын, как христианин, и как матери-христианке: ты не сможешь спокойно закончить свою жизнь и сберечь семью от раздоров, при этом положении. Тебе надо покаяться и отпустить этого человека с миром. Об Оле, пусть Господь усмотрит Сам; ты не смогла этого сделать до сего дня; мой приезд принесет полную развязку.

После этих слов они оба склонились на колени, и Луша, в горячих слезах, исповедывала пред Господом все свои грехи. Павел молился с ней и просил у Бога милости для многострадальной матери, а особенно, о благополучной развязке с этим посторонним человеком.

Отец Оли вскоре, в присутствии всей семьи, признал, что он, действительно, под давлением горя пытался прилепиться к семье Владыкиных, но теперь убедился, что это совершенно невозможно; поэтому, мирно распрощавшись, он покинул дом навсегда. Оля прилепилась душой к семье так сильно, что не смогла расстаться, и осталась как дочь.