Сильвен Райнер - Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон

14

При малейшем колебании национального барометра «парни-перонисты» выбираются из трущоб, расправляя плечи конкистадоров. Они потрясают дубинками, флагами, железными палками, выворачивают камни из мостовой в центре города и с удовольствием бросают их в самые роскошные из проезжающих машин. В свои лачуги они возвращаются, сохраняя воодушевление до следующего призыва генерала. Так поддерживается в неприкосновенности фасад обязательного идолопоклонства.

— Громите! — говорит Перон.

— Громите! — скандирует толпа.

Мечутся флаги, дубинки и палки, потом толпа рассеивается, исчезает…

И вдруг появляется запрет собираться на улицах группами больше двух человек. На тех же самых улицах, которые только что были черным-черны от народа, дышали сотнями тысяч ртов…

Перед церквями выстраиваются полицейские. Священников, находившихся в тюрьме с 1953 года, выпускают на свободу.

Нелли прячется в Каса Росада, она сидит, забившись в кресло, с собачками Эвиты на коленях. Она испугана, но те, кто наживается на режиме, считают ее слишком незначительной персоной, чтобы претендовать на их львиную долю. Перон не дает о себе знать в течение трех недель. Никогда с ним такого не случалось, пока он находился у власти.

Наконец 4 июля государственное радиовещание объявляет, что Перон возьмет слово ровно в полдень. Что скажет он народу? Он освободил священников, позволил заключить в тюрьму семерых полицейских, обвиненных в убийстве средь бела дня. Что еще может он предложить?

Есть мнение, что на этот раз последует самый большой кусок: он отдаст все, что у него осталось, объявит о своей отставке, чтобы избежать второй пробы сил армии, которая может стоить ему жизни. Но выступление 4 июля откладывается.

Перон действительно мечется между желанием покоя и забвения и слабыми попытками к сопротивлению, но его прыжки и метания остаются пируэтами и не дают движения вперед.

Когда, наконец, он осторожно берет слово 5 июля, его речь не содержит ни единого слова, ни малейшего намека на возможную отставку. И все же он снисходителен. Дарует прощение всем своим противникам, кто бы это ни был… Настойчиво предлагает перемирие.

Перон обращается также к дескамисадос.

— Бдительность, — говорит он им, — постоянная бдительность!

Отныне его программа предполагает скромность, более чем миролюбивую. От домашнего очага на работу, с работы — к домашнему очагу. Это уже не великий диктатор, толкающий свой народ к вершинам, а смиренный уличный регулировщик.

Приторно-сладкий тон никого не успокоил. Привел, напротив, к разгулу оппозиции. Все оппоненты Перона в один голос ответили: никакого примирения без свободы.

Поврежден великолепный потолок в Каса Росада. Перон больше не распространяется о подавлении мятежа. Похоже, он всего лишь упрекает мятежников за отсутствие такта, за разрушение президентского потолка. Он живет себе тихо и не понимает, почему мешают его празднику. Ему явно не хватает прекрасного гнева Эвиты. Когда Перон принимал гостей в Каса Росада, он был в сто раз более любезен, чем Эвита; никто не мог бы поставить ему в вину жестокость: ни отец со своими сельскохозяйственными опытами в Патагонии, ни Эвита с ее вспышками мстительности. Перон проявлял жестокость, чтобы остаться верным образу великого человека действия, но эта истерическая жестокость не подчинялась ритму интимного танго. В августе 1955 года Перон был мягок и нежен безмерно. 15 августа, пытаясь вновь натянуть камзол генерала-пророка, он объявил о заговоре, применив легкое и с этих пор ставшее классическим средство драматизации событий, которое он использует, чтобы влить несколько капель энтузиазма в свои войска.

Старый приятель Перона, его бывший заместитель в военном министерстве, Марио Амедео, открыто призывает аргентинцев свергнуть диктатора, если они хотят спасти страну. Перон сердится, он не желает кровопролития, но и не хочет терять свою любимую игрушку. Он восстанавливает все свои полномочия, которыми обладал в 1946 году.

Одновременно Перон объявляет, что закончена его «революция», начатая пятнадцать лет назад. Он заявляет о намерении восстановить прежнюю конституцию. Фактически он пытается побыстрее сделать то же самое, что хотят совершить его враги. Опередив их, он сохранит свое место и лишит их почвы под ногами. Перон выходит из перонистской партии, чтобы остаться вне «политических пристрастий». 11 августа газета Перона «Да Демократиа» объявила, что снова должны начаться репрессии против заговорщиков в сутанах. 31 августа с утра до полуночи Перон фабрикует спектакль, разыгранный верными войсками, где есть возможность блеснуть и дескамисадос.

Это представление начинается с ноты, прочитанной по радио одним из секретарей конфедерации труда. Он заявляет, что генерал Перон намеревается уйти в отставку со своего поста президента и цитирует слова самого Перона: «Я устал, как устает реформатор, закончивший свою работу. Не в моем характере претендовать на роль диктатора…» Конфедерация труда во всеуслышание, прямо и откровенно, отклоняет это предложение об отставке и отдает приказ о всеобщей забастовке. Верноподданные большой толпой собираются на Пласа де Майо. «Мы хотим Перона!» — скандирует толпа. На балконе остались следы бомбардировки, шрамы 16 июня, что еще больше подогревает негодование.

Перон разыгрывает комедию, изображая нерешительного начальника, который ждет от своих подчиненных требования спрятать подальше прошение об отставке. В 1945 году он посоветовал своим торжествующим дескамисадос идти отдыхать. Вечером 31 августа 1955 года Перон совершает вдруг крутой поворот, — забирает прошение об отставке и ведет зажигательные речи. Толпа на площади наполняет его ощущением силы. Он зовет бедняков-дескамисадос на непримиримую борьбу. Кажется, на этот раз Эвита стоит у него за спиной. Она разжигает его ярость, заставляет быть жестким, твердо стоять на своем. Перон больше не хочет никому уступать свое место.

Перон требует:

— Уничтожьте моих врагов! Убивайте пятерых за одного нашего!

Такой приказ вполне мог бы вырваться из груди Эвиты, пылавшей жгучей ненавистью…

Эвита всегда распаляла страсти. Перон, который годился лишь на то, чтобы приподнимать фалды фрака, сегодня пытается вызвать в себе страсть, ненависть. Он копирует Эвиту, цепляясь за президентское кресло.

Впервые Перон говорит тоном униженной актрисы. Теперь 17 октября уже не день почитания Эвиты, а его собственный. И чтобы сохранить эту победу, он призывает к огню и кровопролитию тех самых людей, которых первой подняла Эвита.