Герман Герстнер - Братья Гримм

Якоб не ограничился обзором того, что думали и писали западные поэты и философы о человеческом бытии; он нашел свое понимание и выражение жизненной мудрости человека, достигшего преклонных лет: «Старик должен быть исполнен благодарности за то, что ему суждено было дошагать до последней ступени; ему нечего сокрушаться при приближении смерти; ему позволительно оглянуться вокруг себя с тихой грустью и, как бы после душного дня, в вечерней, приятной прохладе сидя на скамейке возле своего дома, мысленно перелистать прожитую жизнь. Человек столь преклонных лет, переживший всех родственников и друзей, у которого рядом остались одни лишь молодые потомки, может чувствовать себя покинутым и одиноким, при этом испытывая радость пополам с печалью».

Эти слова стали как бы его личной исповедью. И дальше: «Одно предназначено только для старости — это прогулки в одиночку. Для старика каждая прогулка становится удовольствием... С каждым шагом, который делает человек на прогулке, с каждым вздохом он черпает в чистом воздухе жизненную силу и отдохновение. Он размышляет спокойно и свободно: я познал на собственном опыте — когда длинные тропинки вели меня по лугам и полям, мне вдруг приходили в голову хорошие мысли. Если дома оставались какие-либо сомнения, то здесь они неожиданно разрешались в перипатетическом размышлении. А как приятно встретить по дороге знакомого!»

Некоторое время помолчав, он вдруг заговорил перед уважаемым собранием членов академии о самом дорогом: «Какую невыразимую радость я испытал, когда неожиданно увидел в Тиргартене своего брата, который шел мне навстречу с другой стороны; мы пошли рядом, не произнося ни слова; это уже больше никогда не случится».

В своей речи он нашел и слова утешения: «С каким благоговением пожилой человек смотрит на сияющие над головой звезды, которые светят с незапамятных времен и скоро будут светить над его могилой».

Но истинным утешением для этого великого старика была работа. «Почему старость не может чувствовать себя способной к строгой и серьезной работе, почему она не может быть пригодной для этого? — спрашивал он. — Ее арсеналы полны, ее опыт из года в год продолжает накапливаться, так неужели все это накопленное богатство обязательно должно попадать в чужие руки?»

В качестве особой привилегии Якоб признавал за старостью свободу мышления, считая, что на краю могилы надо освободиться от «страха и сомнений, говорить истину, смело признавать ее».

В конце речи он еще раз изложил свои политические и религиозные взгляды. Потребовал принять такую конституцию, «которая могла бы, обеспечивая максимальную защиту всех, предоставить и закрепить за каждым отдельным человеком неприкосновенную свободу действий».

Его религиозное кредо прозвучало так: «Для свободно настроенного пожилого человека истинной является только такая религия, которая, устранив с пути все преграды, позволяет все ближе подходить к бескрайним таинствам бога и природы, не впадая в заблуждение, что такое отрадное сближение когда-либо может привести к полному слиянию, ибо в этом случае мы перестали бы быть людьми».

Закончил речь Якоб как бы призывом к самому себе: «Труд продолжается, пока нам светит солнце, пока не прожиты один за другим отпущенные нам дни, подобно падающим с крыши каплям».

После заседания академии Якоб вернулся в обычную тишину рабочего кабинета. Он легко находил на полках нужные книги, самые важные, необходимые для работы разложил на нижних, вблизи кресла. Рядом с его письменным столом находился рабочий экземпляр «Словаря», отпечатанный специально для него с широкими полями. «Словарь» не был переплетен, страницы лежали стопкой. Таким образом, Якоб мог вынимать любой лист и вносить на широких полях свои поправки для последующего издания. Так же он работал и над «Грамматикой».

Его рабочий день начинался рано утром и кончался поздним вечером. Его перо не знало усталости. Но он не был затворником: делал перерыв, когда приносили газету, — постоянно интересовался сообщениями на политические темы. Когда приходили Дортхен или кто-нибудь из племянников, с удовольствием читал им отрывки из книги. Часто Дортхен заходила специально, чтобы хотя бы на час оторвать зятя от письменного стола. Иногда Якоб принимал гостей, приезжавших издалека. Языкового барьера для него не существовало — он владел многими языками. Когда однажды у него появились гости из Японии, он говорил с ними на голландском языке.

И все-таки лучше всего он чувствовал себя в своем рабочем кабинете, среди своих книг, которые он нежно любил, заботливо ухаживал за ними, вспоминал, как он приобретал ту или иную. Его беспокоило, что станет с книгами после его смерти. И успокоился только тогда, когда племянники заверили его, что сохранят библиотеку как единое целое.

6 февраля 1860 года Якоб написал предисловие ко второму тому «Словаря немецкого языка», написал именно тогда, когда, по собственному признанию, его осаждали «мрачные мысли». Второй том вышел в том же году.

В предисловии Якоб дал характеристику творческой манере своего брата: «Он (Вильгельм) работал медленно и спокойно, но чисто и аккуратно; если ему иногда случалось сдавать материал с опозданием и испытывать терпение читателей, то потом читатели получали большую радость от четкого и систематизированного изложения материала. Он всегда превосходил меня по мягкости и изяществу выражения мысли, когда нам приходилось что-нибудь делать сообща».

Теперь Якобу одному пришлось взять на себя весь груз «Словаря». К тому времени как вышел второй том, Якоб уже работал над словами на букву Е. Из типографии поступала корректура, Якоб ее просматривал, готовые листы отправляли заказчикам, и коллеги, получая выпуск за выпуском, могли ознакомиться с новым трудом старого мастера. Да, он выполнял свои обязательства, хранил верность работе, за которую взялся много лет назад. Конечно же, он знал, что ему не суждено самому завершить работу. Но был убежден, что начал важный для всей нации труд, важный и нужный для истории, если, конечно, последующему поколению удастся довести его до конца. В этом он видел истоки единения немецкого народа.

Между тем королевская Академия наук назначила торжественное заседание для прощания с членом академии Вильгельмом Гриммом. На эту церемонию никого не пригласили, кроме Якоба Гримма. Прервав работу над «Словарем», Якоб 5 июля 1860 года выступил перед учеными с официальной речью.

Он начал говорить слегка хрипловатым голосом, несколько раз останавливался, как будто ему было трудно говорить, но затем речь его стала более гладкой, слова выходили как бы сами собой. В зале стало темнеть, и Якобу приходилось часто поворачивать свои записи к окну.