Михаил Одинцов - Преодоление

Все внимание: курс, крен, высота!..

Накрениться на крыло - значит, уйти с курса.

Глаза, мозг, руки, ноги - спаялись в одно целое.

Курс, крен, высота!

Рассматривать каждый прибор нет времени - взгляд Сохатого охватывает их все сразу, а мозг тут же осмысливает показания: годы работы, вложенные в доли секунды.

Курс, крен, высота!

Даже не высота, а потеря ее в секунду.

Курс, снижение, крен...

- Командир, высота тридцать, дальность пятьсот.

- Курс, глиссада по нулям!

Левой рукой Сохатый осторожно берется за сектора управления двигателями. Бросает взгляд на радиовысотомер. Стрелка его подрагивает между вторым и третьим делениями - каждое по десять метров.

Только бы не лопнули нервы. От напряжения больно челюсти.

- Командир, полоса! - Голос штурмана громкий, торжественный.

Космы туманного пламени оторвались от фонаря и метнулись вверх. В кабине потемнело.

Иван поднимает глаза от приборов к лобовому стеклу... Накрытые низкой розовой крышей тумана два ряда желто-белых огней несутся прямо на него.

Он убирает обороты двигателей... Сажает самолет. Стелющийся по земле луч посадочного прожектора освещает им дорогу в жизнь.

* * *

Самолет на стоянке. Двигатели выключены. Сохатому не хочется открывать фонарь, выходить из кабины. Он не слышит в себе желаний. Только одна усталость.

В тишине неторопливо плывут мысли.

"То, что ты сейчас сделал, - смертельно опасная дерзость... Нет, это не безрассудство, а риск на грани возможного!

Он рассчитан и обоснован. У меня в резерве было около пяти секунд... В скором времени, когда заходить на посадку будут не вручную, а в автоматическом режиме, - такая посадка, наверное, станет обычным явлением.

...Надо будет попросить Лапшина и Золочевского не говорить женам об этой посадке. Зачем их заставлять волноваться задним числом? Наше молчание нельзя сравнивать с обманом. В молчании - наша любовь...

А риск - служба!"

Цель - атака

Передав истребитель инженерам и техникам для подготовки к новому вылету, Сохатый мог отдыхать.

Но разве до отдыха, если весь ты еще во власти только что законченного полета, а вскоре вновь предстоит подняться в небо?

...Сохатый вместе с другими летчиками сидит в предстартовом домике, в маленькой столовой. С добрым интересом посматривает на пилотов, слушает их негромкие разговоры: о подробностях полета и о погоде, об успехах и промахах. Словно летчики не ужинают, а продолжают все вместе лететь...

Такое чаепитие подвижно-текуче. Оно подчиняется общему ритму аэродромной жизни. Команды руководителя полетами, раздающиеся из репродуктора селекторной связи, поднимают из-за стола иногда по одному, а чаще сразу по нескольку человек, и летчики, сразу посерьезнев, уходят в пасмурную ночь, а им на смену появляются другие, разгоряченные, только что вернувшиеся из неба.

В лейтенантах и капитанах, сидящих за соседними столиками, Иван Анисимович видит не только подчиненных, но и самого себя, свою молодость. Кое-кто из этих парней уже успел по-настоящему вжиться в небо, держится в нем уверенно, а некоторые только подошли к его ночному краю и нуждаются в помощи более опытных пилотов.

Сидящим рядом с Сохатым летчикам не исполнилось еще и по тридцать пять. Он же в течение этих десятилетий бороздил небо, облачался в летные доспехи. Рассматривая одежду молодежи, да и свою со стороны, Иван вспоминал летное снаряжение прошлых лет.

Легкий летный шлем тридцатых годов, защищавший голову только от ветра, врывавшегося в открытую кабину самолета... Как память о заре авиации и своей молодости он хранил дома такой шлем с вставным металлическим "ухом", к которому подсоединялся резиновый переговорный шланг. Случалось, летчик-инструктор или штурман забывали второй его конец заткнуть пробкой от шума тогда можно было обалдеть. Конечно, чаще всего пробками в полете не пользовались, но щадя друг друга, обычно переговорный раструб прятали в комбинезоне на груди или засовывали поглубже в бортовую сумку.

В сороковых годах появилась застекленная кабина, мягкий шлемофон обеспечивал не столько звукоизоляцию, сколько радиосвязь, без которой теперешнее поколение авиаторов не мыслит полетов.

В стремлении летать "быстрее, выше, дальше" возникли новые проблемы по обеспечению безопасности пилота в аварийных ситуациях. Это вынудило надеть на шлемофон металлический защитный шлем с воздухоотбойным стеклом-фильтром. Но и таких мер вскоре оказалось мало.

Сохатый посмотрел на свой стол, где рядом со стаканом чая лежал его стальной гермошлем с поднятым толстым стеклянным забралом. Иван ощутил на теле туго затянутый специальный высотный костюм - сродни водолазному, хотя он и предназначен для защиты не от воды, а от вакуума стратосферы.

Отхлебывая чай маленькими глотками, Сохатый мысленно увидел весь арсенал шлемов, комбинезонов, курток, высотных вентиляционных и обогревательных костюмов, масок, обуви и перчаток, которыми приходилось ему теперь пользоваться в полетах. И от этого видения еще обостренней почувствовал стремительность бега времени, одевшего водолаза, летчика и космонавта в родственные одежды.

Закончив чаепитие, Иван Анисимович поддел на локтевой сгиб, как на крюк, гермошлем и пошел в комнату отдыха, где было потише. Устроившись в кресле, он прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться на предстоящем полете, и стал ждать готовности самолета и свое время взлета.

В небе руководитель полетов поддерживал строгий порядок: для самолетов с теперешними скоростями оно, как улица современного города для автомобиля, временами оказывалось тесным. От быстроты смены обстановки и самолетной тесноты полеты становились все сложнее. Но дневное небо для истинного летчика - только разминка перед ночными трудностями. Сохатый любил звездное, безлунное небо. Он не уставал говорить молодым: "Ночь дана людям для отдыха, а мы, пилоты, наперекор своей природе ночью можем выполнить работу не хуже, чем днем: прилететь, куда надо, отыскать в кромешной тьме цель и поразить ее. Вдумайтесь - мы все можем. А ведь даже птица ночью не каждая летает".

Ему иногда хотелось еще добавить: "Рыцари неба, гордитесь своим делом и мастерством, только не зазнавайтесь". Но таких слов произнести им было нельзя: летчики не признают высокопарный "штиль", стесняются и избегают его.

- Сто второй! Контроль первого полета положительный. Безопасность соблюдена. Самолет - борт номер сорок пять - исправен. Готовность к вылету!

* * *

Услышав свой позывной и оценку предыдущего вылета, Сохатый улыбнулся, убрал в наколенный карман планшетку с записями и поднялся с кресла.

Ему нравился такой вот авиационный демократизм. В нем курсант и капитан, майор и генерал - все были равны перед небом единством категорий мастерства и объективностью оценки за свое личное уменье, потому что ни самописцы, ни самолеты глаз не имеют, погон не видят и тонкостям субординации не обучались, а признают лишь летчика.