«Милая моя, родная Россия!»: Федор Шаляпин и русская провинция (без иллюстраций) - Константин Алексеевич Коровин
«Сама вещь хороша. А Шаляпин может спеть, и ярко, Бориса — и превосходно Варлаама», — писал Савве Мамонтову музыкальный деятель и педагог С. Кругликов. Об этом же сообщал фактическому хозяину Частной оперы и ее официальный антрепренер: «Один раз только разобрали, а впечатление громадное. Не вздумаете ли поставить, пока у нас служит Шаляпин?»
Мамонтов соглашается, и труппа Частной оперы включается в работу над оперой Мусоргского.
Детище Мамонтова, крупнейшего русского промышленника и мецената, славилось новаторским духом, стремлением к продвижению на сцену отечественных талантов. Не случайно поэтому на даче солистки мамонтовской оперы Татьяны Любатович два выдающихся музыканта раскрывают драгоценный ларец — клавир «Бориса Годунова», стряхивая с этой малоизвестной (!) тогда оперы тлен несправедливого забвения.
Мусоргский так и не смог увидеть на сцене свои гениальные оперные создания в их полном блеске и силе исполнения. Шаляпину было всего восемь лет, когда Модест Петрович скончался в марте 1881 года от белой горячки в возрасте 42 лет. Ранее, почти четверть века, попытки постановок в разных театрах оперы «Борис Годунов» постоянно отвергались Оперным комитетом. И это несмотря на поддержку русских прогрессивных деятелей культуры и музыкантов: В. Стасова, В. Никольского (подсказавшего идею «Бориса»), друзей из «Могучей кучки». Особенно активно помогал в становлении и продвижении оперы на сцену императорских театров великий русский композитор Н. А. Римский-Корсаков. Он делал новые обработки клавира, оркестровки, редакции и даже сам продирижировал оперой в Большом зале Петербургской консерватории, но тщетно. Трагедия о преступном царе — на сцене Императорского театра?! Нонсенс! Это было одним из решающих обстоятельств. А известный композитор и музыковед А. Н. Серов авторитетно заявил, что «Борис Годунов» создан Пушкиным совсем не для оперы, а поэтому оперой никогда быть не сможет. Серова поддерживал трагик Мамонт Дальский. Казалось, что заколдованный круг никто не сможет ни разомкнуть, ни прорвать.
«Чем дальше вникал я в оперу Мусоргского, — открывал Шаляпин, — тем яснее становилось для меня, что в опере можно играть и Шекспира». И здесь Шаляпин вплотную подходил к пушкинским мыслям о «шекспиризме», «шекспиризации» сценического произведения — драматического ли, оперного ли. Истинность страстей, правдоподобие чувствований… Вот почему, изучая Годунова с музыкальной стороны, Шаляпин захотел познакомиться с ним, с его временем и как историк. Он перечел Пушкина, обратился к Карамзину и его «Истории государства Российского». Недостаточно. Нужен был опыт живого общения с ученым, мастером, поэтом русской истории. И случай — Бог-законодатель. Оказалось, что на даче, «в пределах Ярославской губернии», жил выдающийся русский историк Василий Осипович Ключевский.
Ключевский был специалистом в области русской Смуты и отлично был вооружен материалами по «угличскому злодеянию» (убийству царевича Димитрия).
Шаляпин и Ключевский познакомились.
Рассказывал Ключевский много и подробно, гораздо подробнее, чем в его «Курсе русской истории», говорил так ярко, так убедительно, что персонажи истории вставали перед Шаляпиным, как живые. Фигура царя Бориса рисовалась могучей, интересной.
«Слушал я, — писал Шаляпин, — и душевно жалел царя, который обладал огромной силою воли и умом, желал сделать русской земле добро — и создал крепостное право. Ключевский очень подчеркнул одиночество Годунова…»
Самодержец на российском троне со страдающей совестью! На первое место в трактовке Шаляпина выступала психологическая драма талантливой личности, царя, у которого «душа скорбит». Драма, перерастающая в сознании героя в подлинную трагедию. «И рад бежать, да некуда. Ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста…»
Трагедия Смуты — это и трагедия народа, жаждущего утопической власти «с чистой совестью» на фоне извечной склоки царедворцев и постоянно бунтующей черни.
После огромной подготовительной работы в труппе начались репетиции оперы. «Я сразу же увидел, что мои товарищи понимают роли неправильно и что существующая оперная школа не отвечает запросам творений такого типа, какова опера Мусоргского». Многие партнеры Шаляпина не сразу поняли и приняли новый исполнительский стиль. Виной тому была старая вокальная школа — это была школа пения, и только. Она мешала выражению музыкальной драматургии Мусоргского.
Премьера оперы завершилась настоящим триумфом! Успех Шаляпина называли потрясающим, оглушительным, огромным!
В Париже, во время Дягилевских русских сезонов, рецензент сообщал: «После сцены с Шуйским весь оркестр в 120 человек поднялся и оглушительно зарукоплескал Шаляпину. Великий артист был тронут…»
И еще одно впечатление — критика Ю. Энгеля на страницах «Русских ведомостей»:
«В музыкальном отношении партия эта, несмотря на множество поразительных подробностей, не лучшая в опере, но что сделал из нее талантливый артист! Начиная с грима и кончая позой, каждой музыкальной интонацией — это было нечто поразительно живое, выпуклое, яркое. Перед нами был царь величавый, чадолюбивый, пекущийся о народе и все-таки роковым образом идущий по наклонной плоскости к гибели благодаря совершенному преступлению, — словом, тот Борис Годунов, который создан Пушкиным и музыкально воссоздан Мусоргским. Неотразимо сильное впечатление производит в исполнении г. Шаляпина сцена галлюцинаций Бориса, потрясенная публика без конца вызывала после нее артиста».
В союзе Пушкин―Мусоргский был необходим третий, равный по силе гений — Федор Шаляпин. С Шаляпиным «Борис Годунов» обрел свою звездную славу.
Игорь Лебедев
Сгорел тот особняк в Отрадном
Северный край.
1997. 15 марта
Той весной Шаляпин находился на гастролях в Монте-Карло, где в оперных спектаклях «Мефистофель» и «Фауст» пел главные партии. Артиста всё более признавали в европейских музыкальных столицах, и снова его успех был великолепным. Однако это не очень радовало певца — мысли Шаляпина оставались в России, которая переживала не лучшие свои времена.
Думая о позорных поражениях царской армии в Маньчжурии, январских событиях в Петербурге, он писал В. Теляковскому: «Душа моя наполнена скорбью за дорогую родину, которая сейчас находится поистине в трагическом положении. На театре войны нас, кажется, совсем разбили — всюду неурядицы и резня — ужасно…» И вновь о том же через месяц: «Хорошо за границей, великолепно в Париже, а все-таки меня, серяка, тянет в мою несчастную Россию — здесь очень над нами смеются, и это так обидно, что иногда чешутся кулаки». И добавляет отдельной строкой: «…жду не дождусь, когда сяду на пароход, чтобы ехать в Отрадное».
Куда же стремилась мятущаяся душа молодого Шаляпина, где находилась эта местность с таким простым и уютным названием — Отрадное?
После некоторых литературных и архивных разысканий удалось установить, что сельцо это на карте Романово-Борисоглебского уезда 1918 года называлось Рыково-Отрадное и тесно примыкало к Шашкову, что стоит на левом берегу Волги, прямо напротив Песочного. Принадлежало Отрадное потомственному ярославскому дворянину, боевому инженеру, генерал-лейтенанту А. З. Теляковскому, человеку европейской известности. Участник нескольких военных кампаний, военный ученый, он за свой научный труд по фортификации был удостоен Высочайшего благоволения Российского
