Игорь Губерман - Пожилые записки

Тут заявился мой начальник. Техникум кончал он в городе, в поселке слыл интеллигентом, собирал библиотеку, неустанно помнил, что я по образованию инженер, поэтому был сдержанно лоялен (останься я тут навсегда, мог стать начальником над ним).

– По жалобе я к вам приехал, Мироныч, – сказал он, не обращая внимания на пьяный храп напарника. – По коллективной жалобе. Малярши жалуются, что ты в рабочее время читаешь книги.

– Вот ведь суки, – изумленно ответил я. – У них же всё в порядке. И освещение, и все насосы. Я сразу всё им делаю и исправляю.

– На это жалоб нет, – сухо сказал начальник. Ему было лет двадцать пять, по возрасту он в сыновья мне годился. – Но на работе не положено читать, вот они жалобу и написали.

Все слова, которые во мне кипели, я проглотил. На это ушло минуты две. Я в ссылке был. Чуть что не так, нас возвращали в лагерь.

– Хорошо, – ответил я. – Больше читать не буду. От моей покладистости (правильней покорностью ее назвать) начальник мой оттаял и сказал мне дивные слова сочувствия:

– Уж лучше бы ты пил, Мироныч!

Психологические защиты помогают нам путем истолкования гораздо легче переносить такие досадные жизненные неприятности, как:

чужую широту, великодушие и щедрость (легко досталось, продувают чужое, ищут престижа, слепые моты);

чужие альтруизм, доверчивость, прямодушие, терпимость, доброту (глупые, неосмотрительные, легкомысленные и мягкотелые люди);

чужой успех, удачу, достижение (дуракам везет, рука руку моет, слепа фортуна и поэтому несправедлива, он вообще-то не без способностей, но зато ничего не умеет делать руками).

Психологические защиты всегда находят (как вода – дырочку) путь к утешению и оправданию, путь к облегчению душевных мук и угрызений совести. Так, мне один знакомый сообщил, что он прекрасно понимает, что прелюбодейство – это грех, но видишь ли, сказал он, существует иерархия грехов. И грех гораздо более тяжелый – самоубийство. А жить без женщины я просто не могу, жену никак я не найду, поэтому, чтоб не было соблазна уходить из жизни, я предпочитаю меньший грех. Мудрец, подумал я и мысленно снял шляпу перед хитроумием защит.

Они незамедлительно включаются, едва лишь постигает нас чувство вины и начинаются душевные страдания, – другое дело, что найти нам оправдание и утешение, вернуть покой и равновесие они порой могут не сразу.

Мне рассказал знакомый психиатр про одну свою давнюю пациентку, сильно немолодую женщину с тяжелой и очень стойкой депрессией. У нее был муж, она последние несколько лет свирепо травила его упреками, скандалами ни из-за чего, унизительными оскорблениями и мелочной грызней. Однажды он не выдержал и покончил с собой. Сделав это нарочито демонстративно, прямо при ней. И женщина впала в тяжелейшую депрессию. И никакие слова, никакие лекарства ее не брали. Поместили ее в клинику, где она лежала, бездумно и отрешенно глядя в потолок. Но в полном рассудке. Путь к жизни нашли защиты. Однажды больную навестила ее давняя подруга, и в вялом разговоре вдруг больная как-то мельком и спокойно спросила:

– Слушай, я что-то забыла – как звали последнюю любовницу моего Микаэля?

Подруга в ужасе посмотрела на нее – но вопрос был задан так походя и так легко – значит, знала и она, а не только все знакомые.

– Мара ее звали, – ответила подруга. – А ты, значит, догадывалась?

– Да, конечно, – так же просто ответила больная. – Я только начала забывать имена, потому и спросила. А предыдущая была ведь Лиля, правда?

– Нет, про Лилю я не знаю ничего, там была еще такая Софа, эту помню, – ответила подруга, не подозревая ничуть, что это подсознание больной искало наугад оправдание былой жестокости, искало, как избыть чувство вины – и вот нашло в неведомых ранее фактах былой жизни.

– Ну ладно, – вдруг сказала эта женщина, пролежавшая в мертвенной неподвижности много месяцев, – я навалялась тут достаточно, поехали домой. Ужасно хочется всех повидать и сходить в наше с тобой кафе. Сперва только переоденусь. Что сейчас носят?

Депрессия отпустила ее мгновенно. Ибо инстинкт жизни могуч неимоверно, именно на него работают в нас изощренные защиты.

Нет, я всего, что накопал, впадая в психоложество, перечислять не буду. Поскольку и религию любую легко и соблазнительно с такой же точки зрения рассмотреть – тогда выходит, что и в самом деле это опиум. Вера в посмертное воздаяние по справедливости столь же целительна душе, как упование неоцененного художника на благодарный вкус потомков. И вся-то наша жизнь становится защитой от нее. А мечты, иллюзии, фантазии? Идеи о всеобщей справедливости и торжестве добра над злом?

В итоге очень грустная мысль пришла однажды в мою грустную голову и с тех пор отказывается ее покидать. Мы почти полностью бессильны перед временем, в котором живем. И если появляется вдруг в истории Ленин, Сталин или Гитлер, означает это, что созрело массовое сознание для его гнусного триумфа. И тогда с отдельным человеком можно сделать что угодно. Как бы этот человек ни был зряч – он один. А миллионы остальных смирятся вмиг со всем, что происходит, благодаря целительным психологическим защитам. И никаких тут средств или рецептов посоветовать я не могу, поскольку человек, а не аптека.

Психологические защиты работают не только на покой, не только стирая и утихомиривая в нас тревогу или страх, не только умеряя боль души и угрызения совести, но и на добычу радости, гордости, утоленности и осмысленности существования. Отождествление себя, душевное слияние с большинством, примыкание к силе сперва приносит ощущение безопасной растворенности, а вслед за тем – разнообразные удовольствия. Тогда переживаются как личные успехи видных членов этого большинства: лидера, футболиста, воина, даже удачливого проходимца. Искренне сопереживается успех любого из представителей этого «мы». И тогда не важно, что я маленький человек, наглухо задавленный жизнью, кое-как сводящий концы с концами, с безнадежно прочерченной уже судьбой – не важно, потому что наши выиграли, мы можем всем задать перца, мы не рохли и недотепы, мы вон как в том и в этом уже далеко впереди всех остальных. Такая животворная (и пагубная одновременно) вовлеченность в гигантский карнавал истории немецкой и российской памятна всем поколениям, попавшим в эту мясорубку.

И тут я не могу забыть людей, по горло упоенных своей принадлежностью к избранному народу. Это чувство, становясь психологической защитой, помогает жить и сохранять горделивое достоинство такому количеству человеческого отребья, что чья-то мудрая давнишняя мысль: национализм есть последнее прибежище ничтожества – сполна исчерпывает тему. Но прибегают к этому доступному утешению и многие весьма достойные люди, терпящие разного рода житейские и творческие неудачи. Ибо внезапно и целительно их освежает понимание, что в этих неудачах – не они виной, а кто в них виноват – всегда находится.