Святослав Рыбас - Красавица и генералы

Сейчас в гостинице Виктор не представлял, почему его занесло в бои под Новочеркасском и как он вырвался оттуда живой. Перемена с Ниной его почти не задевала. Робость перед ней прошла. Но что-то другое сжимало душу - те пристреленные раненые. На нем была кровь.

- Водка есть? - спросил Виктор. - Найди, Нина! Я человека убил.

- Какого человека? - не поняла она, но когда он объяснил, сказала: - Ну это не в счет. Тебя тоже зацепило, могло и насмерть... Нету водки. Обойдешься.

- Тогда я у тебя посплю вот тут на диване, - вымолвил он. - А водка, конечно, для офицера, так и говорила бы.

Он перебрался на диван, лег, не снимая сапог, и укрылся с головой шинелью.

- У меня вправду нету водки, - оправдываясь, сказала Нина. - Зря не веришь...

Он не отвечал, пошевелил ногами, чуть приспустив головки сапог, поочередно упираясь носками в пятки.

- Разуйся, - сказала она.

- Ты в обморок упадешь, - буркнул Виктора. - Перетерплю.

Она не стала настаивать, подумала, что вот лежит на диване измученный человек, уже не близкий, но и не чужой, он пролил кровь за нее, за погибающее отечество... Здесь ее мысль оборвалась. Ушаков заслонил Виктора. Он не отступает, не страшится смерти и не киснет от вида убитого врага.

5

Новочеркасск в конце января еще представлял собой старый российский город. Работали магазины, кинематографы, аптеки, банки, редакции... В атаманском дворце заседал Войсковой круг. Ничто не предвещало катастрофы. Но с 25 января в начавшемся наступлении красных были за два дня заняты Гуково, Зверево, Лихая, Сулин; и стало ясно, что казачьи части в северных округах выступили против Донского правительства. Каледин обнародовал последнее воззвание - казаки его не услышали.

В Ростове маленькая Добровольческая армия, равная по численности полку, еще удерживала Таганрогское направление. Генерал Корнилов требовал от Каледина помощи, а командующий Ростовским районом Африкан Богаевский смог выделить ему восемь казаков.

Под Таганрогом в наспех отрытых окопах сидел за немецким трофейным пулеметом, установленным на треногу, веселый молодой штабс-капитан Артамонов, толстый, могучий, розоволицый. Шинель с насмерть вшитыми погонами была расстегнута, под ней блестела черная кожаная тужурка. Откинувшись на стенку, он смотрел на скупое зимнее солнце, рдевшее на закате в холодной глубине неба, и говорил молоденькому студенту в черной студенческой шинели, озябшему и поводящему плечами:

- Представь себе - свечерело, кони на коновязях овес хрупают, месяц взошел. Тихо. И хочется тебе чего-то для души... Но вот в темноте резко трубит дежурный трубач повестку к зоре. Из всех темных углов на дорогу выходят люди. Строятся шеренги, начинается перекличка. Вахмистр читает приказ, а дежурный светит ему свечкой. Потом на фланге играют кавалерийскую зарю, и все начинают петь. Пропоют "Отче наш" и "Спаси, Господи", и все стихает. И звучит гимн... Думаешь, что же держит в дисциплине тысячи народу и тебя самого? Отечество - страшная это сила! - Артамонов покачал головой, усмехнулся зябнущему пареньку. - Да не трясись ты!..

- У нас отечество, а у них? - скучным голосом спросил студент.

- Голодное брюхо и ненависть. У рабов нет отечества. Вот сейчас эти рожи пойдут, а я буду их поперек подрезывать.

Артамонов стиснул перед грудью кулаки и затряс ими, изображая стрельбу. В его лице страсть и удальство. Кажется, через этот окопчик красным нет пути-дороги.

- Но идея отечества - это самая примитивная идея, - подумав, произнес студент. - Любой лавочник или буржуй любит отечество за то, что оно охраняет его топорные товары от дешевых прочных немецких или французских товаров. Отечество, извините, это еще не все.

- Умный больно! - сказал Артамонов. - За что ж, по-твоему, я четыре раза ранен? Отними у меня то, что я русский, сразу снимусь отсель и осяду где-нибудь в Италии, буду нежиться в тепле и покое. А я здесь в мерзлой земле сижу!

Студент закурил, полыхал отсыревшей папиросой и сказал с тоской:

- Во дворе школы прапорщиков мы кончали рабочих, потом собаку пристрелили и бросили на трупы в яму. Во имя отечества?

- Символы! - презрительно вымолвил Артамонов. - Стреляйте, но не издевайтесь... Ты спроси у юнкера Волоха, что сделали в Московской губернии с его матерью и сестрами !

- Слыхал, - сказал студент.

Они не смогли договорить, - широко по всему фронту на них двинулись густые цепи красных. Артамонов гибко отклонился от стенки, облизал розовым языком толстые губы и издал короткин грозный рык.

- Сейчас погреемся, - весело заключил он, похлопав по облезлому телу пулемета.

- А ну-ка, проверь ленту!

Студент потрогал продетую в приемник ленту, оглянулся, слабо улыбаясь.

- Ну! - кивнул Артамонов. - Рукоятку до отказа.

Студент уверенно послал вперед рукоятку, левой рукой еще протянул ленту и снова оглянулся, как бы спрашивая: "Так?"

- Левый локоть береги, не высовывай из-за щита, - предупредил Артамонов.

Через несколько минут пулемет был полностью готов.

Наступавшие стреляли, недружный разрозненный треск рвал воздух, вызывал у Артамонова презрение.

- Разве это огонь? - спрашивал он. - Нет дисциплины. Стадо! Настоящий огонь должен быть плотным, как крутой кипяток...

До наступавших было больше тысячи шагов, поэтому из окопов не отвечали, ждали. Высоко над головами посвистывало. Должно быть, прицел был неверный.

Артамонов тоже закурил.

- Не дергайся, - сказал он. - Ничего с тобой нынче не случится. Вот докурим, газетку почитаем - и начнем...

- Какую газетку?

- Какая есть. А нету, так покалякаем. Поближе пусть подойдут. Как доберутся до тех кустиков, тогда - пожалте...

- Не пойму, чему радуетесь, - негромко вымолвил студент. - Такая трагедия... настоящая гражданская война! Там же наш русский народ?

- Чего мне не радоваться? - удивился Артамонов. - Машинка пристреляна, воевать я умею, задачу свою знаю!.. А народ любит, когда с ним не церемонятся.

- Да вы старорежимный Аракчеев! - обиженно произнес студент. - Даже перед боем, где нас, может быть, убьют, вы не хотите серьезно задуматься!

- Тьфу! - сплюнул Артамонов. - Ну, братец, ты, видно, совсем оробел. Смотри, начнешь томиться, враз пулька прилетит, поцелует. Таких серьезных и задумчивых и клюет. Тут драка, раздумывать некогда - бей, режь, не поддавайся. А чуть кого пожалел - и сам пропал.

Сергей Ларионович Артамонов, двадцатитрехлетний штабс-капитан, происходил из разорившихся дворян Смоленской губернии, мать его была крестьянкой. Понятие о воинской чести составляло главное богатство этого добровольца. Он знал, что его отец и дядя бились с турками на Шипке и дядя похоронен в храме, воздвигнутом над русскими костями, что дед потерял руку на севастопольских бастионах, что имя прадеда вписано в историю Отечественной войны. Артамонов был офицер и считал, что, как всякий офицер, он стоит на страже русской государственности и сменить его может только смерть.