Виктор Виткович - Круги жизни

— Эзбер-ходжа… Вы что-то хотели сказать про Шасенем…

— Ну да! И я удивляюсь, что ты еще тут! Разве не знаешь, что у нее назначена свадьба?

— Свадьба?!

— Да. Шасенем сказала: если вовремя не приедешь, она примет яд и умрет.

— Когда свадьба? — спросил одними губами Гариб.

— Понимаешь ли… — смутился купец. — В Бухаре был дешев урюк. И я…

— Когда свадьба?! — повторил Гариб. Ему ответила Гюль-Нагаль почти весело:

— Сегодня.

— Сегодня?! Эзбер-ходжа сказал:

— Да, в первую пятницу после осенних праздников. Значит, сегодня.

Дикими глазами Гариб посмотрел вокруг и со всех ног ринулся неизвестно куда.

— Гариб! — крикнул Эзбер-ходжа. Куда ты? Где Диарбекир, а где Халап-Ширван. Туда два месяца пути!

Но Гариб скрылся за поворотом улочки. Купец поглядел на ширванцев, слышавших и видевших все, махнул рукой:

— Этот сгорел от любви, — и спросил у Гюль-Нагаль. — Но почему ты ему не сказала про свадьбу?

— Пусть поплачет, — ответила Гюль-Нагаль. — За то, что меня оскорбил.

— Он осмелился?! Гюль-Нагаль усмехнулась:

— Нет, на это-то он не осмелился. Просто он сказал… Но я уже забыла, что он сказал: я не помню обид.

— Ты хорошая, — сказал Эзбер-ходжа и обнял жену.

Разве может сравниться чья-либо быстрота с быстротою влюбленного сердца? Мир велик, есть в нем пустыни, есть сады, есть реки, и есть даже моря. И помимо того, мир полон чудес. Едва Гариб выбежал за город, слышит — топот, глядит — рядом всадник сдерживает коня, и конь бьется в узде, будто в челку ему забрался муравей.

— Юноша, — спросил всадник. — Куда держишь путь?

— Я хотел попасть сегодня в Тебриз!

— Садись позади меня на коня!

Гариб вскочил на седло позади всадника.

— Закрои глаза!

Гариб обхватил руками всадника, зажмурился.

— Теперь открой!

Гариб глянул и не поверил себе: перед ним белели стены и минареты Тебриза.

— Виноват, я ошибся… Я хотел сказать, мне надо в Мерв!

— Верблюд хорош горбатый, а слово прямое! Закрой глаза… Теперь открой!

Перед ними блестели голубые купола и минареты Мерва, Гариб слез с коня и упал на колени:

— Виноват, трижды виноват: но ты знаешь, если человек решил лгать с утра, то должен лгать до конца. На самом деле мне надо в Диарбекир!

— Экой ты неверный! — сказал всадник. — Ну да что делать: прощаю тебя в последний раз. Садись!

Гариб опять взобрался на коня.

— Закрой глаза… Теперь открой!

И Гариб вскрикнул от радости: перед ним была Золотая крепость шаха Ахмада. Смеркалось, в небе загорались звезды. Гариб слез с коня:

— Кто ты, чудесный всадник? И как мне тебя отблагодарить?

Всадник приподнял надвинутую на глаза пастушью шапку, Гариб узнал его:

— Хидыр? Покровитель пустыни?!

Да, это был он в своей простой одежде.

— Возьми из-под копыт моего коня ком земли, — сказал Хидыр. — Если тебе не поверят, что был сегодня в Халап-Ширване, вели привести слепую: помажь ей глаза, и она прозреет.

Гариб наклонился, взял из-под копыт коня ком земли, поднял голову: всадник и лошадь исчезли.

Небо стало совсем темным и покрылось звездным бисером, когда Гариб добрался до кибитки своей матери. Остановившись у входа, он громко кашлянул:

— Мать! Ради странствующего твоего сына впусти переночевать.

И услышал знакомый голос:

— У меня нет сына. Он утонул. А для ночлега есть дома богатых. Ступай в Золотую крепость — там свадьба.

— Мать, я твой сын, — сказал Гариб и вошел. Решетчатый остов кибитки был едва виден в красном отсвете угасающего очага.

— Мой сын утонул. Говорят тебе, утонул! — сердито сказала мать. — Его нет в живых.

— Не говори так со мной, о матушка, не прибавляй горя к горю!..

Гариб раздул угли очага, заплясали отблески пламени, и в их свете увидел лицо матери: она была слепа.

— С тех пор как я рассталась с Гарибом, я не расставалась со слезами о нем и ослепла. Садись, коли вошел! — добавила она сердито.

Гариб сел, оглядывая убогие стены кибитки, взгляд его остановился на сазе, висевшем на решетке:

— Что это висит у тебя на стене?

— Любопытный ты гость, — проворчала мать. — Это саз, это значит, что на нем играют и поют.

— Позволь мне взять его в руки.

— Нельзя, это саз моего несчастного сына. Уже семь месяцев ничья рука не дотрагивалась до него.

Гариб взял в руки саз и тронул струны:

— Позволь мне, матушка, пойти с этим сазом на свадьбу. Я там буду петь и играть, и все, что получу, принесу тебе.

— Не позволю, — сказала мать. — С тех пор, как нет моего сына, его саз не выходил из дома… — и добавила: — Хочешь идти на свадьбу — иди. Чего ждешь? Раз взял саз, так бери!

Перед Золотой крепостью шаха Ахмада теснился народ, из ворот доносились звуки свадебных барабанов. Какой-то старик, опершись обеими руками на посох, говорил:

— Таков этот мир: поет соловей, а роза достается колючкам.

А во дворце при свете факелов шел пир. Кто-то возгласил:

— Восхвалим невесту!

Все повернулись к пологу, за которым скрывалась невеста.

— Она словно солнце в созвездии Близнецов! Будто луна в созвездии Рака! — начал восхваления рыжебородый домула Сеитнияз-мюнеджим, вновь допущенный ко двору.

— И я бы сказал про нее «месяц», да рот у нее есть! — подхватил другой визирь. — Сказал бы «солнце», да глаза есть!

— Ее красота такова, что она может сказать: «Ручей, остановись — я буду струиться. Луна, не свети — я буду сиять!» — сказал третий.

Заиграли музыканты. Нестройным хором кричали захмелевшие гости, Шавелед хвастал.

— Она так красива, что жаль коснуться ее немытыми руками!

А по ту сторону полога сидела Шасенем и держала чашу с шербетом. Позади нее в маленькую дверь вошла Гюль-Джамаль, сестра Гариба, она вынула из одежды сосудик. Шасенем подставила чашу, и Гюль-Джамаль дрожащими руками — каплю за каплей начала капать из сосудика яд.

Музыканты на пиру умолкли. Перекрывая шум голосов, распорядитель пира крикнул:

— Эй! Есть ли человек, чье сердце воспламенилось от любви? Кто споет нам песню?!

Из теснящейся в дверях толпы вышел Гариб с сазом в руках, его папаха была надвинута на глаза:

— Позвольте мне, бедному страннику…

Шавелед сказал ему:

— Хорошо споешь — награжу!

За пологом Шасенем поднесла чашу с ядом к губам, Гюль-Джамаль закрыла лицо руками и отвернулась. Но зазвучали слова песни, Шасенем замерла.

О пери, твои ресницы —Ресницы милой моей.Ты вся — подобье жар-птицы,Жар-птицы — милой моей…

Гости громкими возгласами одобрили первый куплет. То подыгрывая себе на сазе, то щелкая пальцами по деке, Гариб пел: