Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма

«Книжники» вошли в число тех групп, которые покинули корабли последними. Пока армия маршировала на Александрию, самые известные ученые, естествоиспытатели, писатели и художники находились на борту, поневоле выпрашивая у экипажа заплесневелое печенье и солоноватую воду. Наконец представителей интеллигенции собрали на фрегате, который перевез их на берег. Он выгрузил их вместе со всеми пожитками и мудреными инструментами их ремесла на какой-то пляж с остатками мраморных колонн. Несчастные ученые поплелись в город[867].

Виван Денон – художник-археолог, чьи великолепные зарисовки помогут создать дисциплину под названием египтология, – вспоминал о тяжелых испытаниях, поджидавших на входе в Александрию: «На меня нападали своры[868] диких собак, которые выскакивали отовсюду – из дверных проемов, с улиц, крыш. Их лай передавался от дома к дому. Я бросил улицы и постарался держаться береговой полосы… Я прыгнул в море, чтобы избавиться от собак, а когда становилось глубоко, начинал карабкаться по стенам. Вымокнув до нитки, покрытый испариной, уставший до изнеможения и напуганный до глубины души я наконец добрался до солдат, которые в полночь несли караул. К этому моменту я был убежден, что собаки – это шестая чума египетская, ужаснейшее из библейских бедствий».

Оказалось, что в Александрии ученым совсем негде жить[869] – за исключением любимчиков Наполеона. Те квартировали вместе с ним. Генерал, который, как предполагалось, должен был отвечать за них, был занят подготовкой марша на Каир. Он велел ученым выпутываться самостоятельно. Виднейшие умы Франции оказались лишены даже тех удобств, которые имелись у худшего из рядовых солдат.

Наполеон попытается переделать египетское общество сверху донизу столь же радикальным образом, как это быстро проделал на Мальте. Но египтяне продемонстрируют гораздо более последовательное сопротивление инновациям. Пытаясь силой заставить африканцев принять чужеземные обычаи во имя «прав для всех», французы породят яростный протест, который вплоть до сегодняшнего дня питает конфликт между Востоком и Западом[870]. Когда французы попытались разместить солдат на постой в старой части Александрии, арабы перерезали горло многим[871] из квартирантов, так что командование отказалось от подобной практики. Этот случай стал предвестником будущих проблем.

Длинный пеший караван двинулся на Каир первым. Французы тащили за собой пушки подобно булыжникам. Во время шестидесятикилометрового марша из Александрии в Даманхур европейцам предстояло пересечь суровую, безводную пустыню, полную бедуинов, которые превратили охоту на отставших солдат в своего рода спорт. Африканцы обезглавливали европейцев либо же захватывали их, чтобы получить выкуп или надругаться над ними. Французы пытались отвечать, стреляя из пушек, но это мало что дало: племена бедуинов просто отступали на безопасное расстояние, а затем возвращались, неизменно отыскивая возможность ударить в ту точку бесконечного каравана, где люди выглядели ослабевшими, усталыми или обезумевшими от жажды. Несмотря на полное отсутствие воды на дороге в Каир, Наполеон не сделал никаких заметных распоряжений относительно подготовки водовозок.

Стоял июль. Воздух днем нагревался до 44 градусов по Цельсию и выше. Одна из причин, почему британцы не думали о возможности нападения французской армады на Египет, – крайне безрассудно вторгаться в эту страну в середине лета. Однако точно рассчитанное безрассудство[872] – отрицание обычного здравого смысла и благоразумия ради получения преимущества – было одной из излюбленных тактик Наполеона.

Французские солдаты носили темную форму из шерсти и тащили на себе двадцатикилограммовые ранцы. Если они не пересекали каменистые или песчаные участки пустыни, то двигались по неровной, усеянной булыжниками верблюжьей тропе вдоль заброшенного канала Нил – Александрия, что было немногим лучше. Один из генералов-соратников Дюма так описывал жуткие условия, в которых проходил марш из Александрии: «Оставив город за спиной[873], чтобы двигаться вдоль Нила вверх по течению, вы обнаруживаете бесплодную пустыню, голую, как ваша ладонь. Каждые пятнадцать километров вы натыкаетесь на плохой колодец с горькой, соленой водой. Представьте армию, вынужденную пересечь эти сухие равнины, где нет никакого укрытия от невыносимой жары. После часового марша солдат, одетый в шерстяную ткань и несущий на спине пятидневный рацион, изнемогает от жары и тяжести груза. Он облегчает свое бремя, выбрасывая провизию, – сосредотачивается на настоящем, не думая о завтрашнем дне. Страдая от жажды, он не может найти воды. Вот почему, в ужасе от разворачивающейся сцены, вы видите, как солдаты умирают от жажды, голода, жары, тогда как их товарищи лишаются рассудка от зрелища этих страданий».

Дюма, как и Наполеон, остался в Александрии на несколько дней – предположительно для того, чтобы постараться купить лошадей для своих людей. Но Александрия была слишком бедным городом и не могла обеспечить значительное количество скакунов. 4 июля Наполеон предложил всем безлошадным кавалеристам выбор: они могли либо присоединиться к маршу на Каир, неся седла с собой[874], либо принять временный перевод в пехотные бригады и идти с меньшим весом. Те, кто понесут седла, в будущем будут иметь право первыми получить лошадей.

7 июля кавалерия покинула Александрию и направилась на юго-восток – на соединение с армией, которая маршировала к Каиру. В Александрии остался лишь малочисленный гарнизон под командованием Клебера. Дюма и небольшая группа офицеров с лошадьми сопровождали Наполеона. Остальным пришлось идти пешком – с седлами или без них. Путь от Александрии в Даманхур Дюма и Наполеон проделали примерно за сутки. Там они присоединились к армии, которая, страдая, двигалась по той же дороге на протяжении трех чудовищных дней. И там же для Дюма начались настоящие неприятности в Египте.

Когда первые французские отряды вышли на окраину города Даманхур – «горстка лачуг[875], напоминающих голубятни», – для них имело значение только одно: там была вода. Офицеры и рядовые дрались друг с другом, чтобы добраться до нее. Они прыгали в пруды, мочили форму, брызгались, танцевали, смеялись и пели. Один офицер выпил двадцать чашек подряд. Эта остановка у прудов, – вспоминал он позднее, – «навечно врезалась в ум[876] каждого солдата моего подразделения как одно из приятных воспоминаний о жизни».