Владимир Шморгун - Красный сокол

— Вот именно: черт знает что. Твой ведущий, наверное, красивый психолог. Сразу уловил неопытность или чрезмерную наглость боша. Вот и поплатились фрицы. Запомни, Серега: всему голова — техника пилотирования. А смелость… тоже нужна. Да, ведь на одной храбрости далеко не улетишь. Сколько вас, отважных, погибло за войну из-за плохой подготовки, знаешь?

— Много. А вы, случайно, не к нам? Старшим инспектором пли начальником каким?

— Пока нет. А-а… стоп. Вижу: по мою душу соскучились.

Не дают оттянуться ни в воздухе, ни на земле. Извини, желаю удачи, — заторопился полковник, завидев адъютанта командира дивизии, примчавшегося на аэродром на американском «иллисе».

Николай Эрастович, выскочивший наружу по воздушной тревоге, не мог оторвать глаз от неба, завороженный динамикой боя. Шестерка «яков» разыграла с десяткой «фоккеров» воздушный спектакль с печальным концом для немцев. Повернувшись к помощнику, он продиктовал телеграмму: «По мастерству, красоте, спаянности этот бой является триумфом нашей авиации. Поражен мастерством и отвагой летчиков. Берзарин».

Как всегда, на войне, на фронте, в армии ежедневно, ежечасно образуются дыры, которые необходимо срочно затыкать, заделывать, чтобы не сбиться с рабочего ритма, удержать «на плаву» вверенный тебе корабль. Такая дыра показалась командующему армией — отсутствие толкового специалиста по приему новой партии истребителей американского производства. Это мог сделать только Федоров.

Скрипя зубами, что ему опять уготована участь военного чиновника, а не счастье одаренного летуна, не состоявшийся командир полка нехотя принял из рук вестового радиограмму по экстренной, не терпящей отлагательства приемке «мустангов» и неизбежном в таком случае переучивании пилотов по обузданию новой техники. Не в характере его было, привыкшего десять лет безоговорочно подчиняться, постоять за себя, за свои интересы, позаботиться о присвоении очередного воинского звания или оформлении очередной победы над врагом, как об этом пеклись сплошь и рядом елдыкины. Воспитанный в духе преданности партии большевиков и вождю, он с молодых лет без оглядки полагался на своих учителей и священные принципы, заложенные в призыве прорабов коммунистического общества: «Если партия скажет — надо, комсомол ответит — есть». К тому же он недооценивал свой творческий потенциал, хотя интуитивно верил, что выкрутится из любого положения, связанного с пилотированием, потому что любил технику, предназначенную ему судьбой, и обращался с ней как с невестой, которая должна платить ему тем же: любовью и преданностью. Одним словом, маршальский полк ему улыбнулся. Но и только.

Глава 22

Домой

Авиадивизия, выведенная после битвы на Курской дуге в резерв главного командования, под конец войны прописалась в Четвертой воздушной армии и сосредоточилась на правом фланге основного удара по Берлинской группировке немецких войск. Таким образом, каждый летчик мог надеяться на прямое участие в штурме зловещей столицы «тысячелетнего рейха». Взвалив на его плечи обязанности чиновника по приему и освоению американских самолетов, Федорова лишили возможности и права расписаться в небе над Берлином, поставить, так сказать, последнюю точку в послужном списке одержанных побед. Его вновь отодвинули от пекла войны. Поэтому и трофеи делили, и списки для наград составляли, и звания хватали по случаю общей победы над врагом без него.

Но он все равно был счастлив без этой победно-праздничной мишуры, как были счастливы все незаслуженно забытые труженики войны тем, что остались живы, дотянули до последнего дня этой жесточайшей в истории народов бойни за призрачные идеи мирового господства.

Как он ни пытался засветиться над рейхстагом, хотя бы в собственной памяти, ему это не удалось. Как ни старался он покружить над Берлином, когда прилетал по вызову к начальству, но то ли время не совпадало с проявлением активности Люфтваффе, то ли прославленные воздушные асы рейха настолько поредели и присмирели, что пути Ивана Евграфовича и его потенциальных соперников так и не пересеклись.

Но он все же побывал по горячим следам войны как победитель и в рейхстаге, и в рейхсканцелярии, и в памятном по сорок первому году Центре переподготовки летных кадров, и даже в кабинете рейхсмаршала Геринга, но это была уже не та радость победителя. Он как бы наступал пятой на свастику после того, как кто-то, а не он, низвергнул ее с фронтона партийной цитадели фашизма. А ведь могло с ним статься и такое.

После завершения Потсдамской конференции глав победивших держав время для молодого, полного энергии и сил полковника остановилось. Напряженный период активной деятельности улетучился вместе с отбытием Сталина в Москву. Взамен оживленного труда и жажды подвига наступила пора всеобщей расслабленности и семейного счастья, которая быстро сменилась душевной пустотой и горькими раздумьями. Многие товарищи по службе, с которыми он делил добытые победы и радость боя, исчезли из поля зрения с новыми звездами на погонах и золотом на груди, а он как был командиром полка с началом финской кампании, так и остался полковником, несмотря на то, что всю войну провоевал на генеральском посту. Правда, может быть, потому, что весь свой талант, смекалку и любовь он отдавал рядовой должности летчика-истребителя. Но и великий этот труд, благодаря таким завистникам, как Волков и Елдыкин вкупе с пуританами из Особого управления «Смерш» и политическими перестраховщиками, высокими инстанциями остался не отмеченным.

Как-то в коридоре штаба Вершинин встретил постную мину полковника, когда-то восторгавшегося огневой мощью «Фокке-Вульфа 190-Д»; сочувственно поинтересовался «космополитом», забыв про свой ультрапатриотический нагоняй:

— Как дела, герой? Чем огорчен? Учиться хочешь? Можем послать в академию.

— Академик с меня — что с козла молока, товарищ генерал, — замялся кадровый авиатор, краснея от проявленного внимания. — Скучновато стало. Душа просит настоящего дела.

— Добро, подумаем. Отдыхай пока. Приглашение на концерт Руслановой дали тебе? Нет? Зайди в политуправление, не пропусти случая. Королева! Залихватски поет.

Через месяц командарм вызвал посвежевшего пополневшего авиатора:

— Есть приказ Сталина: всех летчиков-испытателей немедленно отправить в распоряжение министерства авиапромышленности. Завтра нужно вылетать.

— На чем, товарищ генерал-полковник?

— Как на чем? А «Дора»? Ты же восхищался ею.

— Я с ней расстался еще в Польше. Моряки подкузьмили. Приняли меня за фрица и сбили.