Дёрдь Гаал - Лист

— Состояние Ганса ужасно. Я прошу вас повременить. Пусть Козима побудет с ним ещё год. Пусть благородная его душа привыкнет, что от него вы ждёте ещё и дальнейших жертв. Один год… Вы должны. Ради Ганса. И ради меня…

Рихард протягивает руку.

— Мы сделаем так.

Вверху, на горе Мойте Марио, тишина. Снова с точностью механизма размеренно текут часы его жизни. Два раза в неделю Ференц спускается вниз, в замок Варди, где он принимает учеников и посетителей. В один прекрасный день к нему приходит Эдвард Григ. Ференц поражает его тем, с какой лёгкостью он может сыграть с первого взгляда на партитуру совершенно незнакомые ему произведения, с которыми и сам автор-то с трудом справляется. Приходит Сгамбати, каждый раз не забывающий выразить свой восторг и благодарность Ференцу: «Мы, итальянцы, научились у вас, маэстро, снова понимать, что за очарованием поющего голоса существует ещё и другой мир — музыка современного оркестра». Приезжает Лонгфелло. Прямиком из Америки в Рим ради того только, чтобы познакомиться с величайшим из ныне живущих людей Европы. Удивительная встреча…

В Монте Марио снова приходит горестная весть: Рихард не сдержал слова. Через несколько дней после отъезда Ференца Козима окончательно перебралась в Трибшен, забрав с собой и дочерей Ганса Бюлова.

Ференц сидит у рояля, играет отрывки из «Мастеров пения». Но мысли его не о Вальтере Штольцинге. Он думает: вот и остался я совсем один — ушла мать, ушли из жизни дети — Даниель и Бландина. Теперь покинули и Козима с Рихардом. Один: без семьи, без друзей, без детей. Какая странная судьба! И всё удалось ему в жизни, и ничего. Надел сутану священника — и не священник, потому что всеми порами души он против рабской покорности. Хотел написать эпос века. А написал его другой. Тот, кого он и любит и смертельно ненавидит, перед кем преклоняет колена, хотя знает, что и у него, Ференца Листа, учился он законам мастерства. Эпос создал тот, другой, отделённый теперь от него целой пропастью. Эта пропасть — честь, данное и несдержанное слово, беспощадность к третьему, нуждающемуся в сострадании и заботе. «Именно нам, не считающимся ни с какими законами, нужно не на жизнь, а на смерть защищать законы чести», — думает он…

VIII

ТРИ ГОРОДА: БУДАПЕШТ, РИМ, ВЕЙМАР

Ференц не любит смотреться в зеркала: они слишком уж наглы и откровенны, а юность и даже пора мужской зрелости давно позади. Старик. Но какие нелепые шутки устраивает жизнь: женщины до сих пор не оставляют его в покое. Баронесса Майендорф, урождённая Ольга Горчакова, ни чуточки не считается со своим мужем, дипломатом в римском посольстве, только что не переселяется к нему жить. С самого раннего утра она уже у него: присутствует на уроках. Затем они вместе обедают. Пухленькая баронесса сладко воркует, как горлица, и следит, чтобы маэстро не беспокоили во время послеобеденного отдыха. Но, увы, ему уже в тягость и пылающая юной страстью грудь, и влюблённые поцелуи, полные благодарности, и заботливая опека с утра до вечера, и преданность, и ревность в горящем взоре.

Только избранные ученики. Молодёжь. Они приносят немного веселья в тишину рабочего кабинета, где созидаются новые творенья: оратория «Легенда о св. Станиславе», «Крестный путь» и другие. Среди учениц — Ольга Янина. Играет с неистовым темпераментом, очень талантливо и нередко преподносит учителю удивительнейшие сюрпризы.

Однажды весной, поутру, Лист ждал прихода Яниной на урок. У него не было ни малейшего желания проводить это занятие: сейчас нужно сидеть и писать с утра до вечера. Но Ольга приезжает заниматься из Рима, и расписание обязывает: с десяти до двенадцати — урок. Ольга приезжает с точностью до минуты. Но сегодня она явно не в форме, то и дело ошибается. Жарко? Открываются окна, и в комнату вливается божественный аромат сада. Ольга старается изо всех сил и с такой мольбой смотрит на учителя, что тот, в конце концов, милостиво говорит:

— Ладно, оставьте. В бытность пианистом со мной тоже порой случалось: не идёт дело на лад — и всё тут. Но только тогда, — прищурившись, добавил аббат, — голова у меня была занята какими-нибудь любовными интрижками.

Ольга прощается и, огорчённая, идёт вниз по садовой дорожке, идёт между звенящими фонтанами и мечтательно перешептывающимися кипарисами. А маэстро усаживается к письменному столу работать. Но вдруг гремит гром, а по стёклам, будто речные камешки, принимаются колотить крупные дождевые капли. Чьи-то торопливые шаги, стук в дверь. На пороге Ольга Янина, промокшая до нитки.

— Я замёрзла, маэстро, и, кажется, уже схватила воспаление лёгких, — не попадая зуб на зуб и умоляюще сложив руки, говорит она.

Лист достаёт из гардероба стёганый халат, который он иногда надевает по утрам, когда солнце ещё не рассеяло предрассветный холод:

— Вот возьмите, в соседней комнате снимите с себя всё мокрое и переоденьтесь. А я позвоню прислуге, может, они смогут высушить вашу одежду.

Ольга прижала к груди утренний халат маэстро и едва нашла в себе силы выбраться за порог комнаты, подчёркивая каждым своим движением, что она уже на грани воспаления лёгких, лихорадки и смерти.

Через полчаса Ференц постучал в дверь комнаты, куда она удалилась. Молчание. Это огорчительно. Лучше бы, конечно, позвать старую горничную, оставшуюся в вилле д’Эсте от прежнего её хозяина, кардинала Гогенлоэ, которую уж и кардинал-то держал из милости. Или всё же лучше, если девица удалится сама подобру-поздорову: ведь как ни приукрашивай дело, а неприятный душок у этой истории останется. Снова постучал. И снова никакого ответа. Что делать?.. Осторожно приоткрыл дверь. Мокрая одежда разбросана повсюду: что на полу, что на спинке стула, что на краю стола, туфельки на боку, словно выброшенные на берег обломки кораблей. А на кушетке — сама Ольга, с головой укутавшаяся в халат, лицом к стенке. Наверное, уснула. Ференц подошёл поближе послушать, как она дышит — прерывисто, как лихорадящая, или спокойно и ровно, как все спящие здоровые люди. Но едва он наклонился, как две юные руки обвили его шею, притянули к себе, а горячие губы зашептали влюблённо на ухо:

— Я всегда любила тебя — с той поры, как впервые увидела твой портрет, и всё время, как узнала. Люблю безумно, смертельно, надеясь и безнадёжно. Но сейчас не говори мне ничего… Не говори, что ты старше меня, что я погублю себя и тебя с собой вместе. Ничто, ничто для меня неважно, только люби меня. Обними меня крепче, чтобы я наконец почувствовала, что значит эта одуряющая, убивающая, дарящая счастье любовь…

Ольга едет с ним и в Веймар, куда теперь Лист часто наведывается в последние годы по просьбе супружеской четы великих герцогов, и директора театра, и множества немецких друзой. Все они уговаривали Ференца вернуться, потому что Германия лишилась своего духовного центра, с тех пор как Лист отвернулся от Альтенбурга.